Дмитрий Мищенко - Синеокая Тиверь

Обвенчавшись с самой красивой девушкой из аристократической семьи и став ее законным мужем, Аспар заметно утихомирился, похоже, отказался от варварских привычек. Радовался молодой госпоже в своем замке и чувствовал себя довольным и удовлетворенным. Наконец вспомнил, что он властелин не только замка, но и горной долины, и загорелся желанием – показать Корнелии свои владения: коней, которых растили для него в конюшне, и угодья в долине и предгорье, все богатства, ему принадлежащие.

Так проходила седмица за седмицей. На смену весне пришло лето, теплынь зацарствовала в долах, как и в сердце хозяйки замка. Но вот пришла пора охоты – и Аспар неожиданно охладел к жене, все реже и реже стал засиживаться возле Корнелии, наконец зашел как-то утром и сказал: едет на охоту.

– Надолго ли? – спросила Корнелия.

– На день только.

Не думала, что может быть иначе, поэтому и не встревожилась. «Пусть себе едет. Не все же ему быть со мной. Охота и для отца большое утешение. Зачем же отказывать мужу в этой утехе?» А тревога поджидала ее во дворе, не замедлила посетить и в замке: Аспар не возвратился ни в тот день, ни на следующий. Где ночевал, с кем был, лишь небо ведало.

И загрустила Корнелия, с грустью пришел и страх: что, если муж ее снова взялся за старое?

В первый раз решила промолчать, во второй – уже не смогла. Аспар не один возвратился – с ватагой. Устроили вакханалию, которая продолжалась до рассвета, и у Корнелии сердце обливалось кровью. Билась бы головой о стену, если б не спасительная во всех случаях мысль: а может, это в последний раз? Уйдет ватага, проспится ее повелитель – и она уговорит его, наконец, прикажет, чтобы не делал такого больше.

Но не дождалась мужа в женской половине замка. Опьянев, спал он чуть ли не до ночи, а проснувшись, снова стал во главе ватаги и повел ее за собой.

Корнелия совсем лишилась сил от такого пренебрежения. Кое-как собравшись с мыслями, возмутилась. Пусть знает, если так, поедет к родителям, будет находиться под надежным крылом отца своего до тех пор, пока Аспар не приедет, не поклонится и не поклянется: больше такого не случится.

Проявила решительность, велела конюшим седлать коня. Те послушались, коня оседлали, а дошло дело до отъезда – заступили дорогу: не велено.

– Мне, госпоже? Кто посмел?

– Муж твой, достойная.

Знала, тут против воли Аспара никто не пойдет, поэтому стала искать путь к спасению. И нашла. Приметила среди челядников жадного до денег мужа и не поскупилась на привезенное с собой золото.

– Возьми это, – показала на золото. – И выполни мою волю.

– Какую, достойная?

– Отвези меня к отцу моему.

Вздохнул челядник и отрицательно покачал головой:

– Это невозможно.

– Когда доберемся до замка моих кровных, втрое больше получишь.

– Говорю же, нельзя.

– Тогда… тогда вывези меня из замка и покажи, где бывает муж, что делает, когда заканчивается охота.

Челядник переминался с ноги на ногу.

– Поздно, госпожа. До света ваш муж возвратится в замок. Подожди до другого раза.

Корнелия видела, что челяднику уж очень хочется получить золото от госпожи, но взять не решается, боится идти против воли хозяина. Поэтому и не очень напрашивалась с дарами. Пусть челядник подумает, оставшись наедине с собой, пусть разгорится в нем пламя жадности.

И не ошиблась. Челядник пришел к ней через несколько дней и вывез незаметно из замка, показал медушу у дороги, а в ней – хорошенькую хозяйку веселого заведения. Словно мотылек, порхала она среди захмелевших мужей, всем улыбалась, но ото всех успевала увернуться. И только от Аспара не могла, да и не хотела. Когда обнимал – отвечала на объятия, а когда усаживал на колени – сияла, словно солнце, и не противилась, целовал в бесстыдно обнаженную грудь – смеялась.

У Корнелии туман поплыл перед глазами от обиды, позора и унижения. Не напрасно челядник боялся и предостерегал время от времени: «Будьте мужественны, не шумите и не выдавайте себя. Выдадите – будет беда и мне, и вам». Корнелия нашла в себе мужество вытерпеть. А когда добралась до стойбища и села на коня, огрела его батогом и пустила во всю прыть, словно бежала от самой себя.

Что делала она, возвратившись в замок, никто не знал. Ни к челяди не выходила, ни в свои покои никого не пускала. Ни в тот день, когда возвратилась из поездки, ни на следующий. Не вышла она и тогда, когда в замке оповестили: властелин межгорья возвращается с охоты.

– Что с женой? – Аспар заметил ее отсутствие среди тех, кто встречал его. – Она больна?

– Не ведаю, – ответил челядник.

– Как это не ведаешь? – нахмурился хозяин.

– Госпожа никого не впускает к себе.

Аспар не стал больше расспрашивать челядника, передал коня и пошел к жене.

Корнелия видела, наверное, как он въезжает в замок, слышала шум толпы, которая встречала властелина, – двери ее уже не были заперты. Правда, навстречу Аспару не пошла и не обняла, сидела и ждала, когда властелин сам приблизится к ней.

– Что с тобой, Корнелия? – встревожился Аспар или сделал только вид, что встревожен. – Чем ты опечалена?

– Плохие вести пришли от родителей. Матушка умирает. Хотела проведать ее, но муж запер ворота, велел не выпускать меня, свою госпожу, из замка.

Она заплакала. Не так, как в тот раз, когда зашел отец и сказал: «Собирайся, ты свободна», – а так жалобно, что даже равнодушного к женским слезам Аспара проняло.

– О чем речь? – поспешил он заверить ее. – Хочешь поехать – поезжай. Когда запрягать коней?

– Сейчас, немедленно. Я и так много потеряла времени, целых двое суток бьюсь, словно птица в силках, а выпорхнуть не могу.

– Собирайся, коней подадут.

Аспар вышел и приказал челяди приготовить колесницу для дальнего пути. А пока впрягали коней, позвал тех, кто охранял в его отсутствие ворота.

– У жены моей был кто-нибудь из соседней провинции?

– Не было.

– Как так не было?

– Не было. Ворота охранялись, никто не въезжал в них за последние пять суток.

– Может, жена моя посылала кого-нибудь к матери?

– Ни один всадник не выезжал из межгорья.

Властелин пристально посмотрел на предводителя стражи. А это не обещало ничего хорошего.

– Как же госпожа узнала, что у нее болеет мать? Духи принесли ей те вести или как?

– Про это ведомо лишь госпоже.

Аспар нахмурился. Было видно: его раздирают сомнения, но оправданы ли они?

– Иди, – повелел наконец охраннику. – И моли Бога, чтобы это на самом деле было так. Но если узнаю, что все-таки кто-то приезжал к жене или кто-нибудь выезжал отсюда, берегись.

Подождав, пока уляжется возбуждение, направился к жене.

– А что с матерью?

– Говорила уже: болеет.

– Спрашиваю: какой недуг? Неужели те, кто бы у тебя, не сказали?