Арсений Ворожейкин - Под нами Берлин

— Уже скоро два месяца.

— И с чем?

— Правое легкое «месс» пропорол. Бронебойным. Насквозь.

— А как сейчас дела?

— Начал потихоньку бродить.

Мы познакомились. Паренек — стрелок с «ила». Из Днепропетровска. В эвакуации в 1943 году окончил десятилетку и добровольцем ушел в армию.

— А почему не пошел учиться на летчика, ведь у тебя образование хорошее, быстро бы освоил любой самолет.

Вася, как себя назвал паренек, с сожалением вздохнул: — По глупости. Молодым очень был, — это так он сказал, точно уже стал стариком. — Скорей хотел на фронт. Думал: пока научишься летать — война кончится. А стрелком — три месяца — и на фронт… — Помолчав, решительно, как это могут делать в восемнадцать, заявил: — Но как отсюда вырвусь — прямо в школу летчиков. И на истребителя! Обязательно буду летать на истребителе.

— А если медкомиссия из-за ранения забракует?

На Васином лице появилась тревога. Я понял, что бестактно задал вопрос и хотел было дело поправить, но из операционной снова послышалась «речуга». Сейчас оперируемый ругал какого-то председателя, который его жене отказался выписать дров.

— Приеду — жирной сволочи морду набью!.. — Пауза. Потом тихо: — Напишу письмо своей Оленьке. Успокою… — Тут я почувствовал неловкость, словно тайком подслушивал чужие разговоры, и взглянул на Васю. Тот, видимо, испытывал то же, что и я.

Я вышел в парк и как бы растворился в деревьях, в цветах и, позабыв обо всем, испытывал такую легкость, словно не шел, а парил в воздушной свежести. После госпитальной палаты, как и после тяжелого боя, всегда острей чувствуется природа, жизнь.

В парке, кроме каменного особняка, утопая в цветущей кипени яблонь и груш, вишен и слив, стояло несколько щитовых домиков, в которых перед выписыванием из госпиталя, набираясь сил, отдыхали выздоравливающие. Начальник госпиталя обещал и меня, как только окрепну, перевести в такой «теремок». Эти «теремки» по своему режиму и уходу за выздоравливающими, по существу, представляли дом отдыха.

Между деревьями — тропинки, скамейки и столики. Больные прогуливались, играли в домино, шахматы, читали. Мое внимание привлекла парочка — мужчина с рукой в гипсе и молодая женщина. Видимо, муж и жена. Они, уединившись, сидели под яблоней. Вот и мы с женой, может быть, скоро будем сидеть, подумалось мне, глядя на эту парочку. Дочку, пожалуй, Вале не стоит брать с собой: дороги трудные. Да и одной ей не так-то просто будет проехать в Житомир: нужно специальное разрешение командования. Нужно ходатайствовать, писать рапорт… Дело сложное и длинное. Целая проблема.

Прогуливаясь с палочкой, я встретил своих товарищей по палате. Мы вместе пошли на обед.

Столовая — большой зал. Накрахмаленные до блеска скатерти, картины, массивные шторы на окнах… Давно не приходилось обедать в таких хоромах. «А как кормят?» — подумал я. В палате кормили хорошо. У лежачих больных всегда питание особое. А где сесть? И точно в ответ на вопрос ко мне подошла незнакомая женщина, уже немолодая, небольшого роста, и любезно, как со старым знакомым, поздоровалась, назвав меня по имени и отчеству, и ненавязчиво, как это могут делать хорошо воспитанные люди, представилась:

— Софья Моисеевна, заведующая столовой. Вам, Арсений Васильевич, стол уже определен, — и, показав стул, села рядом.

От такого внимания я немного смутился. От Софьи Моисеевны не ускользнуло и это. Она своим по-матерински ласковым голосом продолжала:

— У нас каждый ест на своем месте и заказывает по желанию, — она дала меню: — Пожалуйста, выбирайте.

…Яичница (с колбасой и ветчиной). Количество яиц по желанию. Сметаны до 250 граммов. Свиная отбивная — читаю меню. Я люблю сметану, люблю яичницу, люблю свинину… Но что это — прекрасный ресторан или — не верь написанному?

Заведующая, заметив мое недоверие к бумажке, пояснила :

— У нас теперь богатый выбор. Здесь летчики не только лечатся, но и отдыхают. А насчет еды — по потребности, как при коммунизме. Об этом сам командующий генерал Красовский заботится.

— Софья Моисеевна, — обратился к заведующей подошедший к нашему столу больной. — У меня к вам есть небольшое дельце.

Заведующая извинилась передо мной и, мило улыбнувшись обратившемуся к ней высокому парню, полушутя, полусерьезно спросила:

— Ефим Иванович, как мы будем решать ваше «дельце» — конфиденциально или, — она показала на стул, — присядьте и здесь за столом все обговорим? Кстати, вы еще и не обедали.

— Да никакого секрета нет. Требуется ваше разрешение выдать обед мне на руки: приехала жена, хочу с ней вместе пообедать у себя в домике. Там я сейчас остался один.

— Пожалуйста. Я скажу, чтобы вам принесли два обеда. — Софья Моисеевна уважительно обвела взглядом парня: — Такому богатырю грешно делить паек на двоих.

Богатырь заулыбался:

— Спасибо, Софья Моисеевна, спасибо.

Как просто оказалось с хорошими людьми решить и «проблему» встречи с семьей. Без всякой волокиты и даже без рапорта. Флагманский врач 2-й воздушной армии полковник Павел Константинович Быков часто бывал в госпитале. Однажды при обходе палат, как раз на другой день после моей беседы с начальником госпиталя подполковником Ивановым и заместителем по политчасти майором Фоминых, он как бы между прочим спросил меня:

— Так, значит, хотите повидаться с семьей?

— Есть такая задумка, — стараясь не выдать свое радостное предчувствие, как можно спокойнее сказал я.

— Ас палочкой ходить не трудно?

— Нет. Да я могу и без палочки.

И Павел Константинович посоветовал: чем мучиться жене по железным дорогам, лучше мне самому улететь в подмосковный дом отдыха летчиков в Вострико-во. Кстати, завтра из Житомира в Москву уходит армейский самолет. Когда окончательно поправлюсь, из дома отдыха можно навестить семью. Да и жене будет нетрудно добраться до Вострикова, если почему-либо я не смогу съездить в свою деревушку.

В доме отдыха я встретил товарища по школе летчиков, земляка, капитана Леонида Алексеевича Алексеева. Теперь мы с ним в поезде на Горький. Завтра будем в своих семьях, среди родных, близких. Поистине — не было бы счастья, да несчастье помогло. Без ранения — не бывать бы нам, дома.

В Балахну я приехал, еще не было и полудня. Кругом лес. Бревенчатый приземистый одноэтажный вокзал. В небе хотя и ни облачка, но солнце потускнело. С северо-востока, из города, черной широкой рекой льется дым от электростанции, работающей на торфу. Это одна из первых тепловых, пущенных по плану ГОЭЛРО в 1925 году.

Удивительно, и солнце сквозь пелену дыма светит блекло, и черная гарь ощущается не только дыханием, но и языком, а вот ничто не вызывает отрицательных эмоций. Наоборот, этот дым, как дым из трубы родного то дома, дохнул на меня бурлящей юностью. Вот уж действительно «дым отечества нам сладок и приятен»! Здесь мальчишкой в шестнадцать лет я работал на лесозаводе, здесь приняли меня в комсомол, отсюда осенью 1931 года я ушел в армию. Добровольцем.