Арсений Ворожейкин - Над Курской дугой

И вот я среди друзей. Позади — все опасности, сомнения, муки отшумевшего боя.

Стоило оказаться в полном здравии на аэродроме, как все пережитое забылось. Осталось только одно — инстинктивное, бездумное наслаждение жизнью. Я опьянен этим чувством, и окружающее кажется милым, хорошим, любимым, родным. А война? Просто не думается о ней, словно и нет ее. Земля, тихий воздух, облака — все радует и умиляет. И незнакомые люди кажутся давнишними друзьями.

Черный кузнечик, на лету ударившись в грудь, не чуя опасности, прилип к гимнастерке. Я накрыл его ладонью и взял за длинные ножки.

— Попался!..

Стараясь вырваться, кузнечик неистово бьется. Черная жесткая одежонка раскрылась. Под ней — красное тельце, красные крылышки, все напрягается, пружинится. Одну ножку он сумел освободить и, оставив в моих плотно сжатых пальцах вторую, сорвался и улетел. «Какой беспредельный инстинкт самосохранения!» — подумал я. невольно сравнивая, борьбу кузнечика со своей борьбой в воздухе. Надо же так безрассудно пытаться пробить головой фонарь из небьющегося стекла!

Снял шлем. На голове — большая шишка! Боль мигом вывела из восторженно-блаженного состояния. Увидел свой самолет и техников, которые рассматривали его. Стало даже неудобно за себя. Решил никому не говорить, как пытался выбить фонарь. Не хотелось, чтобы о моих слабостях узнали другие.

— Товарищ капитан, вас вызывает командир полка, — передал моторист.

Прежде чем идти к нему, я осмотрел самолет. Снизу он был весь в масле. В капоте мотора чернела одна маленькая пулевая пробоина — вот что вывело машину из строя. Почему же фонарь не открылся? Оказывается, в паз, по которому он двигался, угодила другая пуля и заклинила.

Две пули. Всего две обыкновенные пули, а сколько они принесли мучений. По их следу нетрудно было понять, что стреляли снизу, и я восстановил в памяти момент, когда был подбит. На выводе из атаки подставил весь низ «яка» под вражеский огонь. Я знал, что Ю-87 имеют только по одному стрелку, способному стрелять в верхнюю полусферу и назад. Внизу у «лапотников» защитного огня нет. Зачем же атаковал их сверху? Поторопился, ведь с не меньшим успехом мог бы сбить ведущего снизу: тогда ни один самолет противника не смог бы обстрелять «як».

А фонарь? Раз при таком пустячном повреждении нельзя открыть — долой его, без него можно обойтись, даже улучшается обзор. Правда, уменьшается скорость километров на пять, как говорят специалисты. Практически же это почти никакого значения не имеет.

Командир полка майор Колбасовский пружинисто расхаживал у командного пункта. На груди, над боевыми орденами, у него блестел значок депутата Верховного Совета союзной республики. Майор собирался на боевое задание и, как это бывает перед вылетом, немного нервничал.

— Сбили кого-нибудь? — отрывисто и сухо спросил Колбасовский после доклада о вынужденной посадке.

— Двух «юнкерсов».

— Здорово! Обедать хотите?

— Нет, мне нужно скорее добираться в свой полк.

— Что, боем сыты? — улыбается понимающе майор. — Тогда задерживать не буду. Вон, видите У-2? — показал он на самолет у опушки маленькой березовой рощицы. — Катайте на нем. Летчик отдыхает под крылом. Через десять минут будете у себя. О самолете не беспокойтесь, до приезда ваших техников никто не тронет.

С чувством благодарности отошел я от сурового на вид человека, хорошо понявшего мое состояние.

Как рассказывали летчики, Колбасовский всегда был таким. Нередко он удивлял людей своим остроумием, житейской мудростью, простотой и сердечностью.

Как-то к майору Колбасовскому обратился работник батальона аэродромного обслуживания с гневной жалобой на летчика, поцеловавшего официантку в столовой в знак благодарности за внимание и заботу. Дело было во время ужина на глазах у всех. Жалобщик обвинял молодого офицера в непристойном поведении в общественном месте и просил наказать виновника. Командир полка корректно спросил:

— Вам не понравился сам факт или способ выражения чувств благодарности?

Тот, не уловив иронии в вопросе, со всей серьезностью ответил:

— Способ, товарищ майор.

— Ну вот, когда найдете лучший способ, приходите ко мне и поговорим.

Усаживаясь в самолет, я вспомнил этот случай и удивился, как по-разному люди смотрят на жизнь и по-разному оценивают одни и те же факты.

В полку меня уже успели похоронить. Оказывается, Тимонов видел, как мой самолет запарил и скрылся в облаках. Он считал, что «як» загорелся, я убит, а неуправляемая машина сама пошла кверху. Но все кончилось благополучно.

Разбирая, что называется, по косточкам прошедший бой, весело болтая о пустяках, пошлей обедать. Только один Выборнов молчал.

— А вообще здорово получилось, — торжественно продолжал Тимонов. — Уничтожить восемь самолетов противника и не потерять ни одного своего — это класс!

— А ты, Тимоха, поделись опытом, как сбил два самолета, — предложил капитан Рогачев. — Расскажи о стрельбе, вспомни теорию и как ее применял в бою.

Маленькое лицо Тимонова сделалось серьезным, в лукавых глазах искрились смешинки.

— Извольте выслушать, товарищ начальник воздушно-стрелковой службы…

Коля, словно приготавливаясь к чему-то важному, свел брови и, попросив у официантки компот, сделал несколько глотков.

— Да ты не задавайся, Тимоха, говори запросто! — раздались голоса.

Николай уселся поудобней. Все с любопытством уставились на товарища.

— Так вот, дорогие друзья, — придавая голосу больше уверенности и силы, начал Тимонов. — Причина моего успеха… Впрочем, замечу прежде, что с превеликим удовольствием я позабыл про всю теорию воздушной стрельбы, про все ее головоломные поправки, а подходил к противнику вплотную и в упор давал ему «жизни» из всех точек.

Раздался дружный смех.

Из землянки командного пункта, близ которой мы обедали, вышли командир дивизии полковник Николай Семенович Герасимов и майор Василяка. Разговоры смолкли. Приветствуя командиров, мы встали.

— Товарищ Василяка, у вас люди порядка не знают, — поздоровавшись, с улыбкой заметил полковник. — Во время обеда не положено вытягиваться перед начальством… Опасно. От усердия кусочек не в то горло может попасть.

— Храбрый народ, не боятся, — в тон ему ответил командир полка.

Официантка предложила командиру дивизии обед.

Полковник поздравил нас с успешным боем и, взяв тарелку с борщом, сел на землю.

Я знал Герасимова еще по Халхин-Голу. В обращении с подчиненными он остался прежним — простым, веселым, но порой и резким. Только вот заметно отяжелел, обозначился животик.

— Ну как, капитан, воюется здесь? — спросил он меня.

— Пока ничего, товарищ полковник. Вот особенно отличился Тимонов.