Константин Гурьев - Спасти или уничтожить

Первую операцию провели, узнав, что в селе неподалеку свирепствует староста — бывший баянист, желанный гость на всех днях рождения, свадьбах и других праздниках. Назначенный немцами, он сразу же стал выполнять указания ретиво и споро. Набрал полицаев, составил список родственников тех, кто был призван в Красную армию, тех, кто учился в крупных городах, тех, кто был заметен по школьным делам или помощи колхозу.

Все задания по сбору продуктов староста и его подручные выполняли так, что и самим еще оставалось, поэтому жили, не бедствуя. Да, и черт бы с ним, но проснулось в старосте сладострастие, стал он охотиться на девчонок лет пятнадцати. Откровенно звал в гости, грозил донести немцам, а на вопрос «о чем донесешь» ухмылялся:

— Посля узнаешь.

Все вроде просто грозил, но, когда первую девчонку изнасиловал, Миронов принял решение наказать гада. От казни отказался, пояснив:

— Мы через него, через наказание попробуем урезонить других, кто с немцами сотрудничает. Уберем одного — поставят другого, а селян могут и наказать. Так что выигрыш у нас будет куцый, ущербный. А накажем — дадим всем понять, что немцы тут невечно, а народ все помнит.

Старосту выкрали ночью, утащили за село на опушку леса. Все делали молча, и это действовало пуще всяких слов. Украденный, в рот которому запихали его же собственную портянку, мычал, извивался, старался вырваться.

Когда его оттащили далеко, когда стало понятно, что случайные люди его не услышат, Миронов велел:

— Раздевайте гада.

Раздетый догола староста был заново перевязан веревками. В темноте он и не знал, что сразу за ним находится муравейник.

Перевязывали его дед Рыгор и Герасим Зарембо, перевязывали умело и мудрено, так, что, когда старосту усадили задом в муравейник, а между колен воткнули косу, он мог только водить руками вверх-вниз, перерезая веревки.

Миронов наклонился к старосте, говорил тихо, почти на ухо:

— Ты, давай спеши: светать начнет, увидят тебя люди голого да с искусанным задом — уважать перестанут. Нам еще далеко идти, но имей в виду — если что, снова придем, но тогда уже косу тебе не между ног засунем, а в самый зад. А с косой в заднице долго не живут, я думаю.

А сам на всем пути возвращения в отряд удивлялся: ему ни на миг не было жалко старосту, посаженного в муравейник.

Петр Миронов стал командиром отряда будто случайно, а, с другой стороны, иначе и быть не могло: так хорошо умел он все увидеть, оценить и предвидеть. И обозы отбивали, и молодежь, согнанную для отправки в Германию, освобождали, и даже две колонны пленных отбили.

Правда, Миронов да и все остальные понимали, что живут и действуют они вслепую, как котята. И, как только немец главные дела сделает, так и на них навалится. И надо бы хоть какую помощь получить. Рацию бы, лекарства, бинты, а еще важнее оружие и взрывчатку, да как связаться, как сообщить, что сражаются тут с немцами простые люди!

Тревожное состояние длилось довольно долго, до тех пор пока в конце августа Евген Щербича, стоявший в дозоре, позвал его «трохи прогуляться».

Миронов возмутился: как посмел пост оставить, но Евген ухватил его за рукав и волок дальше.

Только отведя шагов на пятнадцать, сказал негромко:

— Так, Андрей там это… охраняет…

— Почему один? — спросил Миронов, и Щербич удивленно ответил:

— Так, не в отряд же их вести? Мало ли? Если, к слову сказать, шпионы, так, мы их тут прямо и того…

Все выяснилось, когда подошли к посту. Там в самом деле под прицелом дробовика, с которым стоял на посту напарник Щербича, сидели и мирно переговаривались трое. Один из них все тот же товарищ Голубев Матвей Матвеевич, двух других видел на разных совещаниях.

Голубев представился: представитель руководства партизанского движения, товарищи со мной. Для координации. Задачи стоят большие, разрозненными силами не решить, надо объединяться.

— О тебе мы, товарищ Миронов, слышали, — перешел Голубев к важному. — В Беловежской-то Пуще, кроме твоего отряда, и нет никого более, так что, сам понимаешь. Хотя, честно тебе скажу, до сего момента сомневался. По фамилии-то, конечно, ты один, а по сути, думаю, не может такого быть! Ты же учитель, а не офицер, в армии-то не служил, поди?

Миронову почему-то такая откровенность не понравилась, не содействовала она, не соответствовала обстановке.

Раньше промолчал бы, а теперь перебил:

— Точно, учитель. Так что, ты, товарищ Голубев, мне оценки не ставь, не нужно. Ты нам медикаменты дай, оружие, а главное — рацию.

Голубев удивленно смотрел на Миронова, спросил недоверчиво:

— Ты чего тут командуешь, Миронов?

Но Миронов и ухом не повел:

— Я тут командую потому, что меня народ поставил и слушает, а тебя мы давно не видели и знать не знаем, кто ты такой.

И говорил Миронов спокойно, без крика, будто рассуждая вслух, как делал это на уроке, помогая ученику решить трудную задачку.

Голубев не унимался:

— Ты тут из себя начальника не строй! Тоже мне — кочка на ровном месте! Тебе приказ дан, и ты его выполняй, ясно?

Миронову спор надоел:

— Ты, Голубев, зачем пришел? Мы с немцем боремся. Боремся, как умеем. А ты чего хочешь? Чтобы мы это прекратили? Это так ты товарища Сталина понял, а?

Голубев вскочил, кровь стремительно отлила от его лица, вмиг изменившегося до нездоровой желтизны.

Миронов как ни в чем не бывало продолжил:

— Нам тут листовка попалась с его речью, так что мы трохи грамотные и линию партии понимаем в меру своего разумения.

Голубев все так же, молча, повернулся к тем, кто пришел вместе с ним, до этой поры не проронившим ни слова. Наверное, ожидал поддержки, но не получил ее, хотя после короткой паузы один из сопровождавших все-таки поинтересовался:

— Значит, тебя, товарищ Миронов, приказ Москвы не касается, и выполнять его ты не намерен?

И говорил, будто не задает вопрос, а просто отмечает факт.

Миронов неспешно закончил свертывать цигарку, закурил, пыхнул пару раз, потом заговорил:

— Ты, товарищ незнаюкак, никакого приказа мне не передавал, а тебя мне и слушать не хочется. Какой ты мне начальник, сам посуди. А слова товарища Сталина всем нам хорошо известны, и вот за их выполнение я хоть перед кем отчитаюсь со своими товарищами.

Затянулся еще раз, нарочито, картинно выпустил дым и уточнил:

— Отчитаюсь перед кем надо, когда время придет.

Голубев вскочил, снова хотел закричать, но тут будто из-за кулис появился дед Рыгор, будничным тоном спросивший:

— А вы, товарищи, идите-ка перекусить с дороги.

Увидев его, Голубев будто обессилел: уж, если Рыгор тут командует, значит…

Впрочем, обедали гости с удовольствием, вставая из-за стола, поблагодарили за хлеб-соль, но на прощание Голубев сказал уже спокойным тоном, даже, пожалуй, веселым: