Сергей Сержпинский - Снайпер-инструктор

– По какому случаю ты там побывал? – полюбопытствовал я.

– Мой отец работал в Советском посольстве в Берлине. Мы там жили больше года. Потом его отозвали на Родину и посадили на двадцать лет, как врага народа. Он так и не понял за что. Кто-нибудь донёс…

Тимофей вдруг изменился в лице:

– Что-то я разоткровенничался. Извините, товарищ старшина, не говорите никому. Вы поймите меня, здесь мы на волоске от смерти, и хочется быть откровенным, как с близким другом.

– Можете меня считать своим другом, – успокоил я Тимофея и Петю, – обращайтесь ко мне на «ты». Ты, Тима, правильно говоришь, ведь мы на волоске от смерти, и должны доверять друг другу. Без крепкой дружбы на войне нельзя. А что касается немцев, то мы тут ничего не изменим, убивать их придётся, иначе победит Гитлер.

В это время Петька вдруг захотел покурить и выхватил изо рта Тимофея папироску. Тимофей стерпел это и закурил другую, последнюю, из пачки «казбека». Однако на Петьку нашло озорство, он отнял у Тимофея и вторую папиросу. Между ними началась возня. Тимофей пытался восстановить справедливость. При этом Петька громко хохотал, забыв, что мы находимся на передовой. В тот момент стрельбы поблизости не было.

– Прекрати хохотать, – ворчали мы на него, – немцы услышат.

Пришлось дать ему по шее, подзатыльника не отвесишь, он был в каске, скрытой под капюшоном масхалата. После затрещины, Петька успокоился, докурил папиросу и продолжил наблюдать за противником. Вдруг он выстрелил. Я спросил, куда он стрелял. Он ответил, что по изоляторам на столбе электролинии. Пришлось сделать ему предупреждение. Однако через некоторое время, он вновь выстрелил по птичкам, сидящим на проводах. Я в это время сворачивал самокрутку, так как папиросы закончились, а Тимофей перематывал портянку. Моя зажигалка была у Петьки, и на моё требование отдать зажигалку он не ответил, а продолжал стоять, облокотившись на край окопа. Тогда я дёрнул его за полу шинели, и он безжизненно сполз вниз. На лбу у него, чуть выше глаз, фонтанчиком текла кровь. Сомнений не было: вражеский снайпер засёк нашего непослушного товарища и расправился с ним. Так недисциплинированность бойца, стоила ему жизни. В дальнейшем, на всех своих занятиях, я рассказывал снайперам этот случай.

Тимофей от неожиданности был сильно напуган. Ему ещё не приходилось бывать в подобных ситуациях.

– Что ж ты, Петька, натворил, – говорил он со слезами на глазах. По рассказам Тимофея я понял, что он воспитывался в культурной семье, и был очень чувствительным и сентиментальным по своему характеру.

– Ладно, Тима, не расстраивайся, – пытался я его успокоить. – Давай думать, как отомстить за Петьку.

И тут я решил поговорить с ним по-немецки, чтобы отвлечь от грустных мыслей, и проверить, знает ли он этот язык, если жил в Германии. Как и следовало ожидать, он ответил мне на чистом немецком языке, с Берлинским произношением.

– Почему же ты не пошёл в разведчики? – спросил я его.

– А как я объясню, почему знаю немецкий. Начнут докапываться и узнают, что я сын врага народа. С такими, как я, не церемонятся, сразу отправили бы в штрафбат.

– Хочешь, я поговорю с Винокуровым, мы с ним друзья. Объясню ему твою ситуацию, он поймёт и не выдаст тебя.

– Да не надо, скоро и так война закончится. Поздно переходить в разведчики, – отказался Тимофей.

Его настроение быстро ухудшалось, к горлу подступала тошнота, из-за близости мёртвого товарища. Видя это, я разрешил ему выпить несколько глотков водки из фляжки. С собой у нас был шоколад, и он закусил шоколадом.

План действий у меня давно созрел, и я ждал, когда успокоится Тимофей.

Правее от нашего окопа, метров за десять, были кусты, возле которых воронка от снаряда. Когда водка подействовала на Тимофея, и он стал спокойнее, я снял каску с головы убитого Петра и велел Тимофею высовывать её из окопа на сапёрной лопатке, а сам отполз в воронку. Началась игра с фашистским снайпером. Он долго не стрелял, но, наконец, не выдержал и выстрелил по каске. Я заметил его и отомстил за товарища.

Вернувшись в окоп, я забрал у Петра документы, фляжку с водкой и винтовку. Больше ничего у него ценного не было. Я велел Тимофею ночью с другими солдатами вернуться сюда и похоронить в окопе Петра. Так часто хоронили погибших солдат на фронте.

––

В марте, когда начал таять снег, со мной произошёл неприятный случай рядом с этим местом, напротив элеватора.

Командир дивизии Петерс решил проверить работу снайперов. Он смотрел в стереотрубу с наблюдательного пункта, устроенного на бугре, за триста метров от передовой. По своему устройству наблюдательный пункт похож на блиндаж, с окнами-амбразурами над поверхностью земли. Из этих окон хорошо просматривалась окрестность возле элеватора, а в стереотрубу, торчащую над блиндажом, было видно ещё дальше.

Чтобы показать хорошую работу, я привлёк к делу своих лучших снайперов Гришку и Саньку. Ночью мы вырыли ячейку на нейтральной земле, метров за тридцать от наших траншей, взяли с собой две перины для утепления, и до рассвета лежали на перине возле окопа, а другой периной укрывались. Как стало рассветать, сбросили перины в окоп, чтобы прикрыть выступавшую воду на дне. В небольшом термосе у нас был взят с собой горячий сладкий чай, и мы позавтракали чаем с белым хлебом. Только закончили завтрак, как к элеватору подъехали немцы на лошади, запряжённой в телегу.

Ребята сразу высунулись из окопа, и я им сказал, что, возможно, Петерс уже наблюдает за нами. Это не по правилам. Надо кому-нибудь одному вести наблюдение за противником.

Ошибку быстро исправили, наблюдать в бинокль стал я сам, а ребята в окопе спорили, в кого надо сначала стрелять, в лошадь или в ездоков. Я им сказал, что будем стрелять одновременно и в лошадь и в ездоков. Немцев приехало трое. Среди них был уже знакомый нам по прошлым делам бородатый мужичок с красным носом. Он очень напоминал русского пьяницу, и мы решили его не убивать. До этого убивали у него только лошадей. За весь март застрелили не менее пяти лошадей, а когда немцы приезжали на машинах, то поджигали их зажигательными пулями, стреляя по бензобакам. В основном, немцам удавалось без препятствий вывезти из элеватора хлеб, только тёмной ночью, и то между вспышками осветительных ракет. От нас до элеватора было около пятисот метров. Поэтому требовалось большое снайперское мастерство, чтобы попасть в цель.

Немцы начали грузить на телегу мешки с мукой, и я дал команду стрелять: Гришке в лошадь, а нам с Санькой по ездокам.

– Только не стреляй в бородатого, – напомнил я Саньке.

– А если Петерс спросит: почему его упустили? – беспокоился Санька.

– Скажем, что нас трое, а целей четыре. Вот и не успели.