Сергей Сержпинский - Снайпер-инструктор

Летом 1942 года, к нам в дверь постучали. Был выходной день, все находились дома. Я отворил дверь и увидел на пороге незнакомого солдата. Не решаясь войти, он спросил:

– Здесь живут Сержпинские? Я сослуживец Павла, он дал мне этот адрес.

– Да, здесь, проходи, – пригласил я его.

Молодой парень, лет двадцати пяти, сняв пилотку, неуверенно вошёл. Папа пригласил его в комнату, радостно суетясь. Мы, надеялись услышать что-то утешительное о Павлике. Но солдат не спешил садиться, и стоя, глядя в пол, произнёс:

– Он погиб на моих глазах.

Папа побледнел и сел на диван. Солдат тоже чувствовал себя не лучше. Я придвинул к нему стул, предложил сесть. Он сел, опустив голову. Мама заплакала, а я, нарушив паузу, спросил солдата:

– Как это случилось?

– У вас можно закурить? – не поднимая глаз, в свою очередь спросил он. Мама махнула рукой, вытирая слезу:

– Курите, курите…

– Паша дал мне этот адрес, чтобы рассказать родственникам, если с ним что-нибудь случится.

Комната наполнилась дымом, и запахом винного перегара, исходящего от солдата. Закуривая, он продолжал говорить:

– Меня зовут Николай. Я родом из Ярославля и работал тоже на резиновом комбинате. Я Павла знал, ведь он был начальником, а он меня не знал. Всех рабочих он не мог запомнить. Но потом, на фронте, мы стали друзьями. Он был пулемётчиком, а я вторым номером. Он был для меня и отец, и старший брат. Воевали мы вместе всего четыре месяца, но мне кажется, я знал его всю жизнь.

Солдат стряхнул пепел, в стоявшую на столе пепельницу и, затянувшись, выпустил под потолок клубы дыма.

– Погиб Паша первого апреля, в деревне Верзино, Смоленской области. Дело было так. Эту деревню брали то мы, то немцы. Она несколько раз переходила из рук в руки. В очередной раз мы выбили оттуда немцев и заняли старые окопы на берегу ручья. Ещё всюду лежал снег, мы замёрзли и выпили для сугрева. Нас разморило и мы уснули. Проснулись от взрывов, начался миномётный обстрел. Потом немцы пошли в атаку, а мы открыли по ним огонь из «Максима». Патроны в пулемётных лентах стали заканчиваться, и я отполз в соседний окоп, где лежал запасной ящик с патронами.

В это время, рядом с Пашей, разорвалась немецкая мина, и пулемёт замолк. Я бросил ящик, побежал к нему, чтоб помочь. Паша лежал на краю воронки, а вокруг весь снег забрызган кровью. Его ноги вместе с сапогами, по колено, были оторваны. Он ещё находился в сознании и велел мне стрелять. Но как стрелять, если пулемёт повреждён, патроны в ленту не заряжены и друг может умереть от потери крови. В нашем взводе ещё имелся ручной пулемёт, который сдерживал натиск противника. Я перетянул остатки ног раненому жгутом, чтобы остановить кровь, взвалил на спину и потащил в тыл, в деревню. Тащить приходилось, в основном, ползком, так как свистели пули и рвались мины. Паша то терял сознание, то приходил в себя и просил пристрелить. Он кричал от боли, и, скрипя зубами говорил: «Не дай мучиться, пристрели…. Всё равно я нежилец». Николай всхлипнул, когда говорил последнюю фразу.

– Но как я мог своими руками убить друга.

Он опустил голову, закрывая лицо пилоткой, его плечи вздрагивали. Мы тоже всей семьёй рыдали. Наплакавшись досыта, папа спросил:

– Что было дальше? Солдат вытер лицо пилоткой и сказал устало:

– Дальше я увидел возле деревни санитарную повозку.

Санитары собирали на поле раненых. А я кричал им. Но они уехали, не подождали. Пока я тащил Пашу, меня тоже ранило в руку, сразу я не почувствовал, только в рукаве появилась липкая кровь. В деревне мне удалось найти другого санитара, который перевязывал раненых в полуразрушенном, кирпичном доме. Он оказал нам с Пашей необходимую помощь, перевязал и послал меня за повозкой, так как моя рана была не значительна. Я вышел за околицу, догонять санитаров, а в это время немцы, с фланга, вошли в деревню. Через сутки наши батальоны вернули свои позиции, и я сразу пошёл в тот дом, где оставались раненые, там увидел их всех мёртвыми. Среди убитых был Паша и санитар. У всех краснели в головах пулевые отверстия. Стало ясно – это немцы их застрелили.

Выслушав до конца историю гибели нашего Павлика, мама с папой уговорили гостя с нами пообедать, накормили его отварной картошкой в «мундире». Её мы уже копали. Она подросла, но была ещё мелковата.

Потом мы проводили Николая на вокзал, папа попросил его сообщить в Ярославский военкомат, что Павел погиб, а не пропал без вести. Тот обещал всё сделать, приглашал нас в гости.

В следующий выходной день я съездил к Николаю, мама велела отвезти ему немного картошки. Я застал его в сильной депрессии: он никуда не выходил из дома, голодал. После лечения в госпитале, его состояние было на грани психического расстройства. Раны тоже беспокоили. Я помог ему оформить паёк, как инвалиду и сходил с ним в военкомат, где он при мне рассказал о гибели Павла. (В книге памяти музея Ярославского шинного завода записано, что Павел погиб первого апреля 1942 г. в деревне Верзино, Смоленской области).

После известия о гибели Павлика, я очень переживал. Перед моими глазами вставала картина боя, и как Николай тащит окровавленного Павла. Тяжело сознавать, что близкий мне человек умер в мучениях, защищая нас от обнаглевших фашистов. Я поклялся себе, что отомщу за него. Как только исполнится мне 18 лет, пойду в военкомат.

Восемнадцать лет мне исполнилось двадцать первого июля 1942 года. Мама со страхом ждала этой даты, но скопила денег и решила отметить мой день рождения, быть может, в последний раз.

В мирное время мы всегда отмечали дни рождения членов семьи, дарили подарки. Это был семейный обычай. Многие наши знакомые и соседи дни рождения никогда не отмечали.

На скопленные деньги мама купила на рынке за сто рублей каравай хлеба, на другую сотню килограмм мяса. Всего она потратила около трёхсот рублей. Зарплата налогового инспектора, в то время, составляла двести пятьдесят рублей в месяц. Из угощений было три блюда: перловая каша с мясом, винегрет и сладкий кисель из красной смородины. К этим закускам, разумеется, была и бутылка портвейна. На дне рождения присутствовали все члены семьи и приглашённые: тётя Павля, Олег Коровкин и Маруся Смирнова. Подарки я тоже получил: от родителей наручные часы, а от тёти Павли бритвенный прибор. За столом просидели до вечера. Тёте Павле необходимо было вернуться в детский дом в село Спасс, и мы с Олегом проводили её до места.

На обратном пути мы обсуждали наш военный план, как попасть на фронт. Восемнадцать лет Олегу исполнилось раньше, чем мне. Он хотел сразу подать заявление в военкомат, но я уговорил его подождать меня.

На следующий день мы вместе ходили в Даниловский военкомат и подали заявление с просьбой направить нас в воздушный десант. Такое решение мы приняли под впечатлением рассказов знакомого парня, десантника, вернувшегося домой после госпиталя. Несмотря на то, что он потерял ногу, его рассказы нас очень воодушевили. Нам казалось, что война – это сплошные приключения. Военная романтика влекла многих мальчишек на фронт.