Дмитрий Власов - Там, за передним краем

— Как же это случилось, Маша? — спросила Самсонова.

Девушка открыла глаза, увидела подругу, болезненно улыбнулась.

— Понимаешь, — начала она, — выползли мы на вчерашнюю позицию. Залегли, изучаем обстановку. Час прошел — ничего существенного не заметили. Наверное, это нас успокоило. Потом Валя присмотрелась и увидела перед кустами бугорок. Ей показалось, что он шевельнулся. Она подала мне знак, дескать, вижу снайпера. Я тоже туда навела прицел. И тут Валя выстрелила. Я сама видела, как бугорок дернулся и за ним что-то мелькнуло черное. Ну, вроде как винтовка поднялась и упала. Показываю ей большой палец: молодец, мол, Валя!

Маша замолкла, облизала губы, попросила пить. Врач разрешила. Дали ей стакан воды. Пила долго, маленькими глотками. Отдышалась, продолжила:

— Валя не отрывалась от оптического прицела, все смотрела на бугорок. А чтобы получше видеть, взяла и чуть приподняла голову. На одно мгновение. И тут же раздался выстрел. Я заметила — из кустов. Валя даже не ойкнула. Голова ее ткнулась в землю, винтовка вывалилась из рук. Я подползла к ней, стащила ее в окопчик, плачу, щупаю пульс. Да где там: голова пробита навылет. Прямо в лоб. Взвалила ее на себя и по лощине поползла домой. А тут минометы начали жарить. Одна мина рванула недалеко и — все, еле выбралась потом, но без Вали.

— Кончайте, товарищи, — сказала врач. — Подошла машина. Санитары, несите раненую.

— До свидания, Машенька, — поцеловала ее Наташа. — Выздоравливай и возвращайся к нам.

— А это кто? — показала Тарелкина глазами на Вадима.

— Наш новый командир, — ответила Самсонова, — вместо Клавы. Она сегодня уехала на курсы.

— А-а, — протянула Маша. — Ну ладно, привет всем девочкам передавай. Я напишу из госпиталя. До встречи.

С наступлением темноты разведчики нашли Валю Трунину и принесли ее в медпункт. Девушки умыли ее, причесали, сняли маскхалат. Она лежала на плащ-палатке. Пилотка была надвинута ей на лоб и закрывала место, куда вошла пуля. Вадим неотрывно смотрел на белое, с синеватым отливом лицо, на заостренный нос, а в голове все время звучали слова Клавы Нечипорук: «Берегите их. Ведь каждая из них в будущем — мать». Вот и сберег! Не успела уехать, а двоих в отделении уже нет. И ведь всего на одно мгновение приподняла голову…

Могилу вырыли на опушке леса. Там уже стояло несколько конических столбиков со звездочками на верхушке. Солдаты из разведвзвода завернули Валю в плащ-палатку, бережно опустили в могилу. Прогремел троекратный залп из автоматов. Зашуршали комья земли, и вскоре вырос свежий бугорок. На нем установили столбик с табличкой посередине и со звездочкой на верхушке.

Три дня никто из снайперов не выходил за передний край.

— Пусть придут в себя, — посоветовал начальник штаба. — В отделении месяца два не было потерь. Девчатам сейчас очень тяжело. А чтобы не дать им совсем раскиснуть, надо с ними провести занятие. Сможешь это сделать? Вот и хорошо. Только не в землянке, а на местности. Сегодня же возьми одного из разведчиков, подбери с ним подходящее место, создай там нужные условия и — за дело.

Помочь выбрать учебное поле согласился сам Николаев.

— Я тут вокруг каждую кочку знаю, — сказал он. — Все излазил со своими ребятами.

Они шли по узкой тропинке. Вокруг шумел лес. Было начало сентября, и отдельные деревья стали уже вплетать в свой зеленый наряд золотистые украшения. Позванивали желтыми монистами редкие березы, подрумянились стройные клены. Лишь сосны и ели не изменяли навечно избранному цвету. Ветер шаловливо трепал березки за косички, радовался, когда сбрасывал с них желтые монетки, налетал на клен, стараясь наклонить, пригнуть его горделивую макушку, а в густой зелени хвои был тих и ласков, что-то постоянно шептал там, и на землю доносилось лишь шшу-у, шшу-у-у.

— Это правильно, что с девчатами решили позаниматься, — говорил Николаев. — Гнетущее состояние пройдет, да и кое-что напомнить надо. Хитры сейчас фашисты стали. Во весь рост и не ходят. В землю зарываются, кругом посты ставят. И звереют еще больше. Тебе не рассказывали, что с родными Риты произошло? Было это недели две назад, недалеко отсюда. Мы наступали. Взяли одно селеньице, только вместо домов — одни головешки да трубы печные. Я как раз по улице шел с двумя разведчиками. Смотрю, около одного пожарища сидит дивчина в солдатской форме и рыдает. Фигура вроде знакомая: где-то видел. Подхожу — Рита Кулдзиня. Она в наш полк еще под Псковом пришла. Кажется, из госпиталя. Спрашиваю: в чем дело? Плачет, не может слова произнести. Наконец понял я, что в этом доме жили ее родственники. С началом войны к ним переехала и ее мать: подальше от Риги, поближе к старшей дочери. А где сейчас она — не знает. Немцы все село, а в нем и было-то домов пятнадцать — двадцать, сожгли. Жителей, кого захватили, расстреляли за связь с партизанами.

Старший сержант сорвал травинку, пожевал ее в задумчивости.

— Я как мог успокоил девушку, — продолжал он. — Дескать, жива, наверное, мать, зачем заранее-то оплакивать? Встрепенулась Рита и говорит: «Возможно, она у сестры? Та недалеко тут, километрах в пяти, на хуторе живет. Надо бы узнать». Пообещал ей, что через час-другой все разведаю. Маршрут нашего взвода как раз пролегал в том направлении. И вот подошли мы с хлопцами к хутору. Тишина вокруг. Ворота открыты. Заходим во двор. Оглядываемся: может, засада где. Тихо. Один хотел было дверь открыть в дом. Подожди, говорю, проверить надо, не приготовили ли нам фашисты «сюрпризик». Срезаю бельевую веревку, делаю петлю и осторожно набрасываю на ручку двери, сам за угол и дергаю. Точно! Гранату сволочи приспособили. Рванула так, что дверь на куски разлетелась. Переждали, пока дым и пыль рассеялись, заходим в избу. До самой смерти картину, что увидел, не забуду. Много чего за войну я насмотрелся: и повешенных, и ямы, набитые трупами расстрелянных. Но тут просто кровь в жилах у меня заледенела. На полу лежит растерзанная, с отрубленными руками молодая женщина. А рядом, приколотый штыком к полу, — младенец годовалый. Скажи мне, Вадим, какой зверь, самый хищный, самый коварный, мог бы подобное сделать? В мире животных таких нет. А вот среди людей есть. И имя им — фашисты. С трудом вытащил я штык-тесак. Орел с зажатой в когтях свастикой, надпись «Аллес фюр Дойчланд», то есть «Все для Германии». Мальчика мы положили рядом с матерью. Вырыли во дворе могилу, постелили туда одеяло и, завернув их в простыни, опустили. А Рите я потом сказал, что нашел ее сестру с ребенком убитыми, что похоронил их. Не сказал только о штыке, о руках отрубленных… Ей и без того горя и ненависти на всю жизнь хватит.

Вышли на широкое кустистое поле.