Тихомир Ачимович - Космаец

— Товарищи… Эй… Товарищи! — Но его одинокий голос проглотила ночная темнота и заглушил рокот самолетов.

Несколько минут Остойич стоял, как пьяный, с лицом, повернутым к востоку, вдыхая полной грудью воздух, напоенный запахом увядших листьев, которые, как первые снежинки, падали со старых груш. В широкой зеленой куртке с глубокими карманами, снятой с жандарма, затянутый кожаным немецким ремнем, Остойич казался выше, чем был на самом деле. За месяц, проведенный среди партизан, он вырос, как за год обычной жизни, плечи стали шире, шаг увереннее, даже характер заметно изменился.

Когда самолеты улетели и от них осталось только жужжание в ушах бойцов и разбросанные по всему полю белые и черные пятна парашютов, Остойич первый выскочил из своего укрытия, споткнулся обо что-то мягкое и ткнулся носом в землю. С трудом высвободив ноги из строп парашюта, он на животе подполз к длинному желтому ящику, ощупал его со всех сторон, попытался поднять на плечо, но ящик не сдвинулся с места.

Сам не зная, зачем ему надо было подымать ящик, он все же решил сделать это и, с трудом взвалив его на плечи, потащил к костру, который уже едва тлел. Ноги дрожали, подгибались на каждом шагу и наконец не выдержали — подломились в коленях. Опомнился он от хохота бойцов.

— Ну, счастье твое, что тебя не пришибло, — говорил знакомый голос, а ему было стыдно открыть глаза и посмотреть. — В ящике пулеметы, придушило бы, как цыпленка.

«Пулеметы… Вот бы мне один дали», — подумал Остойич и почувствовал, как чья-то рука взяла его за плечи и приподняла с земли. Глаза сами открылись, и он увидел комиссара.

— Жив, герой?.. Какой черт тебя дернул поднимать такую тяжесть? — спросил Ристич, держа его за плечи.

— Да я просто обо что-то споткнулся, — оправдывался Остойич.

— Брось, парень, не по тебе груз, — все еще держа его за плечо, говорил комиссар. — Найдутся постарше и посильнее. Ты иди вон туда, где костер горит, там командир роты, скажи ему, что я приказал поставить тебя на пост.

— Товарищ комиссар…

— Иди живей, выполняй приказание, — оборвал его Ристич. — И передай командиру, если он будет меня искать, что я пошел проверять посты и скоро вернусь.

— Понятно, — вяло ответил Остойич и нехотя направился к костру, разведенному среди поля для ориентировки.

У костра кроме командира роты Остойич увидел нескольких девушек — санитарок, они распутывали и укладывали парашюты. Бойцы по двое, а то и по четыре человека, приносили и укладывали в штабеля тяжелые ящики и огромные тюки, а затем снова исчезали в темноте. Откуда-то прискакал на мокром, забрызганном грязью коне командир батальона поручник Павлович, за ним еще несколько незнакомых всадников, в огромных черных дождевиках, которые покрывали и лошадей. Они смеялись, как дети, радовались помощи русских и, не доверяя докладу Космайца, сами начали пересчитывать ящики.

Павлович подошел к Космайцу и отозвал его в сторону.

— Не зевай, это интенданты из дивизии, — раскуривая сигарету, шепнул поручник. — Они все до ниточки увезут. Сейчас пригонят сотню телег.

— Я вас понял, товарищ поручник.

— Если не удастся вырвать что-нибудь для батальона, вооружи хорошенько хоть свою роту, ведь нам ни грамма не перепадет из этого добра, все пойдет на формирование новых батальонов. Только смотри, если интенданты узнают, мы влипли.

— А откуда они узнают, если никому не известно, сколько чего сброшено, — усмехнулся Космаец. — Я могу быть свободен?

Павлович не сразу ответил. Он загадочно улыбнулся.

— Космаец, как тебе нравится твой комиссар? — неожиданно спросил он.

— Он не девушка, чтобы нравиться. Воевать умеет.

— И это все?

— А что еще я могу сказать? Воюем, наступаем, как умеем, рота наша не из плохих, а разве у плохого комиссара может быть хорошая рота… А почему вы об этом спрашиваете?

— Да так, я хотел о нем побольше узнать… Иди, иди, вон там тебя кто-то зовет…

По всему полю, как светлячки, перемигивались фонарики, слышался смех, гомон, пересвистывание. Виднелись черные, согнутые под тяжестью фигуры. Темные тени сновали к костру и обратно. Космаец позабыл о времени, по приказу интенданта дивизии он обходил поле, чтобы проверить, не оставили ли чего бойцы. У груды ящиков он встретил комиссара, который помогал бойцам снимать парашюты с грузов.

— Я получил разрешение от Павловича, — весело, как школьник, заговорил Космаец и закончил шепотом: — Оставить для роты оружие.

Комиссар заупрямился:

— Без разрешения командира дивизии нельзя брать ни одной винтовки.

— Для меня командир батальона царь и бог.

— А пока я комиссар, в роте будут выполнять все приказы, которые идут сверху. Я не собираюсь отвечать за ваше самоуправство.

Наступило короткое напряженное молчание. Космаец крепко сжал фонарик в руках.

— Я командир роты, и я отвечаю за свои поступки, — процедил он сквозь зубы. — Если тебе не нравится, можешь жаловаться, можешь поставить перед комиссаром бригады вопрос о моем аресте, ты ведь арестовал Мрконича.

Ристич изменился в лице, он был глубоко оскорблен.

— О нем ты мне не напоминай. — Он придвинулся к командиру роты и, сжав зубы, добавил: — Я не поддался на твою авантюру, и у меня совесть чиста.

Космаец взглянул на него исподлобья, его наполнял такой гнев, что кажется, дай ему возможность, он стер бы комиссара в порошок. Он злился на себя, надо было молчать и делать что задумано. Вспомнился вопрос Павловича: «Как тебе нравится твой комиссар?»

Они долго стояли один против другого, нахохлившись, словно петухи, готовые ринуться в схватку, и от волнения ни один из них не заметил, как снова послышалось гудение моторов, и восторженный рев бойцов вывел их из напряжения. Без команды снова запылали костры. Самолеты, которые было пролетели мимо, вернулись и стали кружить над партизанами.

Вдруг что-то ухнуло, где-то в стороне разорвалась одна бомба, затем вторая, третья. Над землей поднялись столбы черного дыма. С неба полетели снопы трассирующих пуль. Торопливо гасли партизанские костры, бомбы стали падать в беспорядке.

— Немцы бомбят, — раздался чей-то испуганный голос. Фраза закончилась смачным сербским ругательством.

Космаец бежал через поле, придерживая руками пистолеты, которые болтались на поясе; он отбрасывал их за спину, спеша туда, где было собрано вое добро. Вдруг перед его глазами метнулось пламя, громом ударило в уши, и воздушная волна отбросила его в сторону, как мяч. Он несколько раз перевернулся через голову и, не теряя сознания, почувствовал, что лежит у кого-то на спине, не имея силы подняться.

— Звонара, скажи, ради бога, ты жив? — немного придя в себя и осветив фонариком лежавшего под ним бойца, шепнул Космаец. — Что ты тут делаешь?