Велько Ковачевич - Молодой лес

— И без него я тебе верил. Твой поступок с флагом я не считал случайным.

— Вытащи меня из этого ада. Надо, чтобы мне поверили. И ты, и эти люди…

— Все образуется, Весна. Эти же самые люди узнают тебя и полюбят так же сильно, как и ненавидели.

— Ты слишком много обещаешь. У тебя нет никаких доказательств, которые убедили бы людей.

— Может быть, и есть. Ты мне не все рассказала. Кто во время забастовки сказал рабочим, когда приедет грузовик отца? Кто посылал сигареты забастовщикам?

Девушка удивленно посмотрела на меня.

— Верно, Испанец, я это делала. Единственный человек, который узнал об этом, арестован и куда-то отправлен. Как же ты узнал?

— Забастовщики знали об этом еще тогда.

— Не может быть!

— Откуда бы тогда узнал я?

Мы молча посидели еще немного. Молчание наше было каким-то неловким, полным затаенных желаний. Весна волновала меня и без слов. Мне не хотелось, чтобы наш разговор кончился на этом. То, что меня мучило все эти дни, разгорелось с еще большей силой. Когда мне еще представится возможность рассказать ей о своих чувствах? Разве я не могу сделать это сейчас? Но как я буду выглядеть в ее глазах?

Было уже три часа ночи, когда я собрался уходить. Весна проводила меня до дверей. Мы остановились. Тщетно я искал слова, а когда отошел от дома, вспомнил, что не попрощался. Я вернулся и положил руки на плечи девушки.

— Будь уверена, я тебе друг, — прошептал я.

По дороге в штаб я упрекал себя за то, что не хватило смелости разорвать стягивающий меня обруч. Хоть бы намекнуть на то, что таится во мне, и сразу же убежать. А может быть, даже и лучше, что все так кончилось. Я лично поручусь за нее. В следующую нашу встречу, если она состоится, я уже не буду испытывать такого стеснения. У меня в голове родилось несколько теплых слов еще и до встречи с ней: некоторые из них пришли мне в голову из высказываний героя одной книги. Они вполне подходили к моим переживаниям.

Эти слова признания вертелись у меня на языке, когда я видел перед собой Весну. Но я понимал, что не осмелюсь их произнести. Когда я остался один, мужество вернулось ко мне, однако я чувствовал, что оно оставит меня снова, едва я увижу девушку. Не написать ли ей письмо? Писать буду в третьем лице, словно о каком-то постороннем юноше, но с намеком на себя. Это было бы разумнее и с точки зрения конспирации. Напечатаю на машинке, без подписи. Письмо отдам ей при первой же встрече.

Я подходил к штабу на цыпочках, не слыша собственных шагов. Перед тем как войти в помещение, взглянул на дом Сильного, но его силуэт нельзя было различить, только белело светлое пятно в темноте. Мелькнула мысль, не вернуться ли и пройти мимо дома еще раз. Я бы так и сделал, если бы из темноты не прозвучал голос Глухого:

— Что с тобой, Испанец, где ты был? Я чуть не поднял тревогу!

— Вышел немного прогуляться. Что-то не спится. А что с тобой? Почему не спишь, ночь ведь.

— Беру пример с командира. Если не спится тебе, почему мне спать?

— Ты, Глухой, всегда готов состязаться.

— Сейчас, к сожалению, нет. Признаю себя побежденным.

— В чем?

— В чем? В бессоннице.

— Серьезно, я плохо сплю.

— Это заметно в последнее время.

— Война виновата, Глухой.

— Особенно на два фронта, Испанец.

— Как на два фронта?

— Сам не знаю, что пришло в голову. Тебе труднее, чем нам, простым бойцам. Ты должен обо всем думать. Мое же дело маленькое: держи винтовку и слушай твою команду. Но и мне иногда не до сна. Не могу спать, когда сны снятся. Вот сегодня ночью — только заснул, вдруг приснилось: ты поднимаешься с постели и крадучись идешь в какой-то опасный путь, о котором не хочешь, чтобы знали другие. Мне досадно, что покидаешь меня. Неужели больше мне не доверяешь? Как же я рассердился! Даже проснулся от злости. Взглянул на твою кровать — пуста. Нет тебя…

— Из-за этого встал?

— Только из-за этого.

— А комиссар спит?

— За него не беспокойся. Его пушкой не разбудишь. Не бойся, — перешел он на шепот, — он наверняка ничего не заметил.

— А что он мог заметить или не заметить? Что тут скрывать, если человек вышел прогуляться?

— Конечно, нечего. Вы же ведь как два родных брата. Он бы тебя не упрекнул…

— Не понимаю, на что ты намекаешь. Видно, еще не проснулся.

— Верно, совсем сонный. Когда меня сон одолеет, только о постели и думаю. Хожу два часа, никак не могу окончательно проснуться. Искал тебя повсюду. Что, думаю, могло случиться? Испугался. Сколько раз смотрел ты смерти в глаза после Испании, недоставало, чтоб тебя здесь проглотила эта темная ночь. Заглядывал всюду. Чуть не влез в дом Сильного в поисках тебя. Увидел освещенное окно. Чего только не придет в голову глупому человеку? И вошел бы, если бы тебя не боялся. На другой день ты бы спросил: «А что ты, Глухой, делал в два часа ночи в доме Сильного? Уж не меня ли там искал? Хорошую причину выдумал!» Ну просто словно твой голос слышу. И чего только не приплел бы к этому? Знаю, в краже меня не обвинил бы, а вот насчет Весны — побожиться не могу.

— Чего ты болтаешь?

— Я же говорю, что не выспался. Теперь, когда ты здесь, мне немного полегчало. В такую ночь и с ума можно сойти. Посмотри, прошу, есть ли разница, когда закроешь и откроешь глаза. Не будь того освещенного окошка в доме Сильного, я бы подумал, что ослеп. Дом этот всегда чем-нибудь выделяется: то Сильный, то флаг, то Весна, теперь окошко. Знаешь, неплохо бы заглянуть в окно. Видимо, Весна, что-то делает. И ей не спится. Послушай, Испанец, хотел я тебе что-то сказать, но…

Я убежден, что этот хитрец все время следил за мной и заглядывал в дом, когда я был там. Его неоконченная фраза очень многозначительна. И все, что он наговорил, начало в моей голове приобретать свой истинный смысл. Хотелось во что бы то ни стало услышать недоговоренное.

— Скажи, Глухой, все. Ты что-то крутишь и скрываешь.

— Будь спокоен, я тебе друг.

То же самое и я сказал Весне на прощание. Я вспомнил, когда я с ней стоял перед дверью, в темноте смутно виднелась чья-то тень.

Весна отчетливо представляла себе, чего она хочет. Это усиливало сознание, что только время может стереть прошлое, следы которого будут жить в ней еще долгое время, как старые сказки. Первый шаг она сделала неуверенно, нерешительно, как бы ощупью, словно боясь войти в новое общество, которое принимает ее не потому, что хочет этого, любит ее, нуждается в ней, а в силу каких-то других причин. Наступившую перемену в своей жизни девушка не могла принять, отбрасывая свое прошлое. Родителей нельзя спрятать от людей, среди которых она искала свое место. Обычаи и нравы среды, в которой родилась и выросла Весна, были хорошо знакомы ей, а о среде, в которую она так стремилась, имела весьма смутное представление. Она боялась лишь одного, что люди новой среды не в состоянии будут принять ее к себе и забыть то, что она сама не может забыть. И в ее сердце витал страх. Весна чувствовала себя как каторжник, который после долгих лет заточения неожиданно очутился за тюремными стенами. И ей, как тому каторжнику, эта свобода казалась обманчивой. И девушка потеряла душевный покой. Такое состояние Весны можно было сравнить с внезапной сменой погоды на Витуне, где в яркие солнечные дни вдруг врывается буря.