Велько Ковачевич - Молодой лес

— Ты чем-то озабочен, Испанец? Я привык перед боем видеть тебя бодрым, — обратился он ко мне.

— Боюсь…

— Боя? Вот уж не думал.

— А чего другого я бы мог бояться?

— Да есть чего. Война ведь. Один боится того, другой — этого.

— Подсмеиваешься?

— Я подсмеиваюсь?

— Знаю, где собака зарыта, Глухой. Поэтому и хочу сейчас объясниться по поводу той ночи.

— Гм, — улыбнулся он. — Не знаю, чего тут еще объяснять. Мне все ясно. А разве у тебя, Испанец, что-нибудь не в порядке?

— Нет.

— А что?

— Вот это я и хочу узнать.

— Может, у тебя, Испанец, что-нибудь не в порядке с головой? Это, если хочешь, стало заметно.

— Говори откровенно, без намеков и уверток.

— Я и говорю. Вижу: тебя что-то волнует. Это замечают и другие. Раньше ты таким не был.

— Выдумываешь…

— Ну вот, сам сказал, что хочешь поговорить откровенно, а не веришь! Давай прекратим разговор. А меня не бойся…

— Почему я могу тебя бояться?

— Может, и надо было бы бояться, если бы я не был таким, каков есть. Ты боишься, что все узнают о твоей встрече с Весной.

— О какой встрече говоришь?

— О той — с полуночи до трех.

— Я ее не стыжусь, а вот тебе должно быть стыдно.

— Я узнал об этом случайно. Когда заметил, что тебя нет, встал посмотреть, что с тобой. Невольно заглянул в освещенное окно. Можешь себе представить мое удивление.

— Кому ты об этом рассказывал?

— Пусть это тебя не волнует.

— Спрашиваю, сказал ли кому-нибудь?

— А что, если и сказал? И что я могу рассказать? Что ты сидел возле нее как истукан?

Он вытащил из кармана толстую тетрадь и начал постукивать по ней пальцами.

— Что это за тетрадь?

— Ее дневник.

— Откуда он у тебя?

— Мы с ней друзья еще с Загреба. Вот она и дала мне посмотреть, что пишет. Мы ведь с тобой тоже приятели. Она это знает.

— Я совсем запутался: когда ты говоришь правду, а когда прикидываешься дурачком.

— Тетрадку я стащил, — признался он. — Мне кажется, она ее нарочно подсунула. В ней найдешь ответ на то, что тебя больше всего волнует.

— Ничего не волнует!

— Все-таки лучше заглянул бы в тетрадку…

— Не люблю совать нос в чужие дела.

— До войны и я был таким же. А сейчас война. Если бы не твои слова, мне бы и в голову не пришло красть чужие тетрадки. Разве не ты как-то сказал: «Открой глаза на все четыре стороны». И когда я заметил, что Весна потихоньку что-то пишет, я сразу вспомнил твой совет.

— Что-то ты крутишь, Глухой! — сказал я, припоминая, что действительно говорил что-то на этот счет.

— В ней, Испанец, есть сомнительные вещи. Вы, студенты, все записываете. Мне бы вот узнать, о чем ты пишешь?

— О всякой всячине.

— Нет ничего такого, что бы надо было скрывать от меня?

— Возможно, и есть.

— Что-нибудь обо мне?

— И о других.

— Думаешь об этой загадке с Весной?

— Загадки никакой нет. Она такой же боец, как и все.

— Ты, Испанец, тоже можешь обмануться, как и я. Прочитай тетрадку. Имеется занятный шифр. Кроме тебя, никто не сможет его разобрать. Обрати внимание на конец. Читай быстро, надо успеть вернуть тетрадь.

Я взял тетрадку и начал ее перелистывать.

— Все не читай. Самое важное — конец…

Я перелистываю страницу за страницей не торопясь, хотя меня неодолимо тянет поскорее добраться до конца. В записках речь идет о какой-то девушке Ирене. С ней связан ряд лиц и мест: их имена и названия обозначены одной заглавной буквой. Мне не составляет труда узнать Весну в Ирене, девушке с опустошенной душой. Она годами тщетно ищет места в той среде, к которой принадлежит по убеждениям. Эта среда не принимает ее, не хочет о ней и слышать, потому что она дочь богатого человека. Ирена страдает, имя отца преследует ее повсюду, она не может избавиться от него. Время от времени она впадает в отчаяние, но снова поднимается и борется. В одном месте она пишет о желании покончить с собой:

«Сегодня я задумалась, стоит ли жить. Пишу, чтобы отразить этот момент. Но все же я не сделаю этого, не поддамся слабости. Я отвергнута. Ни слова, ни доказательства не помогают. Зачем, в сущности, я живу? Разве смысл жизни в том, чтобы жить только для себя? Если бы моя смерть могла рассказать правду обо мне, я не колебалась бы ни минуты. Нет, я не умру, этим ничего не докажешь. Надо бороться!»

В последней части дневника появляется новое действующее лицо — некто М. Вначале он обрисован условно, но за скупыми словами кроется значительно больше, нежели автор записок хочет сказать. Затем об этом М. упоминается в тексте все чаще и откровеннее. Он становится главным героем записок. Все навязчивее его имя вплетается в мысли Ирены. Прежде чем с ним встретиться, Ирена говорит о нем как о якоре спасения. В своих мыслях девушка поднимает его на недосягаемую высоту и верит, что в нем найдет как раз такого человека, который выручит ее из беды.

Я читаю о М., и мне в душу закрадывается ревность. Не могу оторваться от дневника. Вскоре я начинаю понимать, что этот М. ничтожен, как и я сам.

Ирена неумело скрывает, особенно на последних страницах, свою любовь к нему. Она боится открыто признаться, но, чем больше начинает защищаться от этого чувства, тем сильнее оно выявляется.

Молчаливое расставание с М. у дверей большого дома заняло в записках несколько страниц. Я тоже описывал это прощание. Если сравнить наши описания: ее — длинное, поэтическое и мое — краткое, в несколько слов, никто не поверил бы, что речь идет об одном и том же событии. По ее словам, мы простояли в дверях больше часа. М. обнял девушку за талию. Больше слов говорили многоточия, стоявшие после каждой фразы, как бы прикрывая стыдливую мысль.

Описание прощания в записках Ирены зачеркнуто, но все же его можно прочесть. Потом вдруг она пишет, что все это придумала, что она только мечтала о таком расставании.

«Прощаясь, он обхватил меня руками за шею, а потом ласково опустил руки вниз, вдоль моего тела. Я вся трепетала и чувствовала, что и он дрожит. Он что-то шептал мне. Я слышала только свое имя».

Последние фразы она тоже зачеркнула, и я едва смог их разобрать. И снова винит себя, что все это выдумала. Правда же только то, что она слышала о М. Он и не думает о женщинах. Всю свою жизнь отдал борьбе, это приводит ее в восхищение, и она не скрывает в записках своего восторга.

— Как думаешь, Испанец, кто такой этот М., которого так неумело старается скрыть Ирена? — хитро спросил Глухой.

— Не знаю. Девушка фантазирует, строит из себя писателя, впадает в бред.

— Нет, здесь есть смысл. Я не люблю литературу, в которой нет любви. Без любви нет ни жизни, ни литературы.

— Ну, это как сказать.

— Она еще не совсем поняла этого М. Да и он не особенно хватается за нее. Ну, обнял на пороге. А дальше? Знать бы, что кроется за этими многоточиями.