Владимир Соколов - Родиной призванные

Внезапная смерть Поворова острой болью отозвалась в сердце Данченкова.

«Если найдут мою справку, начнется разгром подпольной группы. — Эта мысль продолжала тревожить командира бригады. — А не направить ли дядю Колю искать пиджак? — думал он. — Пожалуй, не годится. Об этом может узнать кто-либо из агентов СД или гестапо. Возможно, полицейский, взявший пиджак, починит его и пропьет в первом же на его пути селе».

И все же Данченков послал дядю Колю выяснить кое-что, и в первую очередь — у родственников.

Анюта на третий день после гибели Поворова узнала от Коржинова, что пиджак погибшего и все его документы попали в канцелярию СД. Ни чехи, ни поляки там ни с кем связей не имели. Дядя Коля прекратил поиски, предупредил Морозову и Сергутина о необходимости усилить конспирацию.

Подпольная группа была потрясена неожиданной гибелью Поворова. Все понимали, что среди оставшихся нет человека, равноценного Константину.

Но, как и прежде, в Бельской действовала подпольная квартира Марфы Григорьевны Поворовой.

Мать Кости продолжала отдавать разведчикам все тепло своей большой души, заботилась о них как только могла, принимала и разносила мины, листовки, выясняла через своих детей обстановку на авиабазе. Мать продолжала бороться.

Глубокой ночью в кабинете Вернера собрались по тревоге его ближайшие сотрудники. Черному Глазу повезло. Он успел забрать у полицейских одежду и документы Поворова. Опытный разведчик распорол пиджак и обнаружил шелковку.

— Вот она, вот… — потрясал ею Вернер. — Прозевали! Ослы, бездельники! Поворов — разведчик отряда имени Чапаева. Подписана командиром Данченковым. Это — Коршун! Главарь самой крупной банды. — Вернер побледнел, глаза его сверкали, шея раздулась.

Офицер гестапо, стараясь быть спокойным, заметил:

— Позвольте, оберштурмфюрер… Отряд Коршуна, по сообщению нашей печати, уничтожен.

— Я таких сведений не давал. Не да-вал! Понимаете? Не да-вал. — Вернер дышал прерывисто, часто. — За пропаганду я не отвечаю. А вот вашей службе надо быть усердней. На крупнейшей авиабазе оказался большевистский резидент… Вы все… вы понимаете, что случилось? — И окинул холодным взглядом гестаповца.

Тот сгорбился, наклонил голову, обнажив худую прыщеватую шею.

Вернер дышал все еще судорожно, губы его дрожали, он терял обычное хладнокровие. Налил стакан воды и, отпивая мелкими глотками, продолжал:

— Это серьезный просчет, господа! Теперь мне понятны бомбежки красных. Поворов их наводил! Поворов — это одна из нитей, ведущих в крупное подполье. Для начала, — обратился он к Черному Глазу, — займитесь молодой хозяйкой квартиры, где жил Поворов. Установите надзор за ее братьями. Пока никого не трогать. Аресты согласовывать со мной. Вам, Франц, повезло. Доведите дело до конца. Изучите все связи Поворова. Вы говорили о каком-то Трегубове из Рекович. Он может оказаться полезным.

На этом совещание закончилось, все вышли. Вернер сел за стол и стал читать донесения агентов. «Пустозвонство, ни одного факта для раздумья, ни одной нити, — говорил он сам себе. — Ох уж этот Поворов! Неужели мне изменила интуиция? Мне казалось… Впрочем, офицеру СД ничего не должно казаться. Выходит, я научился не ссориться с собой. Но что, если я буду не доверять себе, другим? Что? Ничего! А если в мое досье запишут эту историю? Какая досадная оплошность!»

Вернер достал кожаную папку с секретными приказами. Вот он, циркуляр от 23 июня 1941 года.

«Оккупационным властям запрещено заниматься судопроизводством. Задача: всеми возможными средствами навести страх, ибо только этими способами можно заставить население отказаться от сопротивления оккупантам.

…Призывать солдат понять необходимость жестокости.

…Полностью уничтожать советскую интеллигенцию. Не допускать возникновения новых интеллигентских слоев.

…Это — война рас, в которой будет применяться жестокость, не будет компромиссов, не будет иметь место рыцарство».

Вернер на минуту задумался: «А Геллер? Скотина! Осел! Сейчас я с ним поговорю».

Отто Геллер тихо открыл дверь и застыл у порога. Он уже знал, в чем дело, и готовил себе оправдание. Но по телу все-таки пробежал холодок.

— Хайль Гитлер! — почти весело поздоровался Геллер.

— Вы еще смеете бодриться, когда ваш подопечный!.. — гневно бросил Вернер.

К великому удивлению шефа, Отто ответил хладнокровно:

— Разоблачили Поворова?

— Да, разоблачил вашего друга, вашего собутыльника.

Вернер выдержал паузу, поглядел на переводчика своими водянистыми глазами. Мясистое лицо Геллера побледнело под этим взглядом.

— Вы, господин Геллер, пригрели большевистского агента. Вы… рекомендовали его в полицию. Вы общались с ним — пили, ели за его счет, принимали подарки. Вы… — Тонкие губы гестаповца задрожали, глаза сузились.

— Позвольте мне сказать, оберштурмфюрер… Позвольте!..

— Только без предисловий.

— Господин оберштурмфюрер! Во-первых, откуда вам известно, что Поворов — агент большевиков? Во-вторых, почему вы вините меня, а не свою службу? Разоблачено бездействие вашей службы.

— Как вы смеете! — вскипел Вернер. — Вы!.. Вы!.. — захлебываясь, кричал он.

— Я всего только переводчик… Даже не офицер, — отрезал Геллер. — К тому же я еще не уверен, что Поворов…

— Молчать!.. Молчать! Он не уверен. Осел! Тюфяк! Мы уверены, найдена шелковка… И вы смеете задавать вопросы, сомневаться?

— Мне кажется, что рано делать выводы… — протестующе сказал переводчик. — Позвольте напомнить дело Рогнединского бургомистра. Мы потеряли умного и смелого проводника в жизнь нового порядка. Будь справка, как у Поворова, партизаны не расстреляли бы его. Мне думается, эту справку заготовил сам Поворов. Понимаете?.. Сам, сам! — воскликнул Геллер. — Зачем? Да чтоб при случае избежать возмездия. Ведь кроме этой шелковки никаких доказательств. Вот и всё. Ну а что касается моего знакомого, скажу, что мне был приятен этот человек. Я был рад его видеть. Он очень выделялся среди остальных… — Геллер хотел сказать «подонков», но воздержался. — Ведь и вам нравился Поворов. — Он озадаченно повертел шеей, словно высвобождаясь из тесного воротничка.

— Довольно, Геллер! Ваша легенда наводит на некоторое размышление. Подумаю… А вы примите участие в допросе Антошенковой. Успокойте общественность, особенно русских. Говорите всем, что история о разоблачении Поворова — это… — Он замялся. — Это провокация, гнусная провокация бандитов, рассчитанная на то, чтобы руками СД или гестапо расправиться с лучшим полицейским.

Геллер ушел, и Вернер сел в кресло. Весь день он чувствовал гнетущую усталость. Может быть, потому, его сердце наполнилось чувством собственной вины. И все из-за этого Поворова. Оказывается, он ко всему присматривался: к новым самолетам, к людям, присланным сюда для обслуживания аэродрома, к поездам на станции, к маркам автомобилей. Все это доложил ему Франц, державший Поворова «под колпаком» всего десять дней. «Да, Франц — опытный разведчик, благодаря ему найдена шелковка, возможно, это — нить к подполью. Возможно… — рассуждал Вернер. — Но и Франц работает в одиночку. Есть Дюда, Гадман, Геллер, наконец… Но между ними нет искреннего, тесного контакта. Каждый за себя, за свой престиж, за свою карьеру. — Вернер тяжело вздохнул и с этим вздохом будто вогнал в себя новые сомнения: — Вот Геллер. Прекрасно знает русский язык. На авиабазе работает не более часа — двух в сутки. Разошлет переводчиков по службе и чувствует себя свободным. Что бы ему не сбросить форму люфтваффе, надеть штатский костюм — да в народ? Разговаривать, слушать, изучать, расспрашивать… Сколько можно собрать интересных сведений! Так нет же — трется около красоток, пьет. Надо искать путь к подполью. Для этого нужны люди. Из русских. Черный Глаз назвал одного. Трегубов…»