Владимир Соколов - Родиной призванные

— В нем дух предков! — воскликнул Вернер. — Он будет настоящим наци. В добрый путь, дорогой мой.

Вошел Черный Глаз. Он был в кителе, с ярко начищенными пуговицами и в новых сапогах.

— Геллер и Поворов, — доложил он.

— Пригласите.

Первым подал голос старший переводчик:

— Господин оберштурмфюрер, прошу вас разобраться… Лучший полицейский, верный слуга рейха, — указал он на Поворова.

— Не горячитесь, Геллер, все станет на свои места. — Вернер свернул карту, педантично уложил ее в картонный чехол, закурил сигарету. По интонации его голоса хитрый Геллер почувствовал, что разговор состоится неприятный.

— У меня несколько вопросов к старшему полицейскому. Первый: где вы были вчера?

Поворов ответил, что был в Струковке и крепко выпил вместе с солдатами ягдкоманды.

— Кто это подтвердит? От ягдкоманды остался один капрал…

— Капрал Вульф только что был у меня, — осторожно заметил Геллер. — Он даже расцеловал Поворова, хотя знал, что полицейский болен.

Все это может подтвердить староста. Более того, я рекомендовал господину лейтенанту не выходить из Струковки. Тогда бы все было в порядке, — твердо сказал Поворов.

— Почему вы оказались в зоне, близкой к расположению бандитов?

— Позвольте на этот вопрос ответить мне, — сказал Геллер. — У него давно там была спрятана одна вещь. Я просил продать ее мне. Речь идет о кожаном футляре для охотничьего ружья.

— Узнаю вас, Отто! Черт подери, когда вы кончите стяжать?

Вернер помолчал, вынул из тесного кармана мундира серебряный портсигар с монограммой и предложил Поворову сигарету. Гестаповец тут же вспомнил, что дорогой портсигар подарил ему Геллер.

— Еще один вопрос. Почему вы, Поворов, рекомендовали прятаться во время бомбежки в кюветах? — И уставился глазами в лицо полицейского.

«Ах, вот в чем дело, — понял Константин. — Это серьезно. Семь убитых и двадцать раненых». И принялся объяснять:

— Налет был внезапный. Вы это знаете, господин оберштурмфюрер. Вслед за тревогой началась бомбежка, потом — паника. Темень. Когда тут искать щели? Шоссе рядом, и мы еще весной, во время мартовских бомбежек, бегали в кюветы. — Константин улыбнулся. — Да я ведь и сам со своей хозяйкой был на шоссе… Это видели врачи, санитары.

Поворов рассказал, как вдоль шоссе кто-то пустил ракету и он побежал искать диверсанта. Ракета была, но все остальное Поворов сочинил на ходу. Вернер посмотрел на переводчика. Да, да! Геллер все это подтверждает. Действительно, офицеры говорили ему, что кюветы вдоль шоссе в сторону Рославля — вполне надежное место, он и сам пользовался там окопчиком. Гестаповцу понравились слова Поворова «наши врачи, санитары». Да и вообще этот русский был ему симпатичен. Открытое лицо, умный, серьезный взгляд. Крепок телосложением. Может быть, он обретет свое счастье в слиянии своей судьбы с судьбой немецкой армии? И произнес, не спуская глаз с полицейского:

— Я понял вас, господин Поворов. Считайте ваш привод желанием выяснить некоторые детали, а вернее, недоразумением. Да ведь у вас есть медицинская справка? Нездоровилось?

На этом все и кончилось.

— Смотри, Поворов, не забывай меня, — сказал ему со скрытым намеком Геллер, когда они вышли.

— Не забуду! До смерти не забуду, — подтвердил Костя, вытирая платком вспотевшее лицо.

Вернер вызвал Черного Глаза.

— Отныне вы ангел-хранитель этого полицейского. Знаете христианскую легенду: до восьмидесяти лет ангел-хранитель неотступно следует за своим опекаемым; он с ним везде, всегда. Так и вы.

— Мое задание? — спросил агент, вытянувшись в линейку.

Вернер шагнул к нему, сказал тихо:

— Через три дня оно будет передано другому. Итак, с двадцатого сентября вы работаете с Поворовым. Действуйте осторожно. Перед вами субъект хитрый, тонкий. Хайль!

…А ночью к Поворову в Бельскую пришел дядя Коля. Занавесили окно, зажгли лампу. По встревоженному лицу Никишова нетрудно было догадаться, что случилось неладное. Но мать и виду не подала. Разогрела щи из свежей капусты, поджарила картошку и после того, как дядя Коля поел, спросила:

— За Костенькой пришел? Я сердцем чую, беда близится.

— Верно, матушка, надо уходить.

— Как — уходить? — встрепенулся Костя. — Да вы что? Я не только ваш, но и армейский.

— Это я знаю. Но партийная организация меня послала. Что есть и что будет при нас — за все мы в ответе. Ты, Костя, командир, комсомолец… За тобой началась охота, крупная охота своры гестаповских ищеек.

— Я так себя законспирировал, что Вернер вполне удовлетворен моим объяснением. Я ему представил полное алиби.

— Фу-ты, слово-то какое — «алиби». А вот мне точно известно, что за тобой началась слежка, — ответил дядя Коля, разглаживая бороду. — Данченков такого же мнения — тебе надо уходить. Есть сведения от представителя прифронтовой группы НКВД — в зону нашего действия заброшено много тайных и очень опытных агентов.

— Да-а… — глухо сказал Поворов и посмотрел на Анюту.

Тускло светила на столе и вдруг вспыхивала белым огнем лампа, заправленная, за неимением керосина, бензином. В комнате собралась семья Поворовых. Все молчали, лишь в тишине слышались тяжелые вздохи стариков.

— Три дня тебе, Костя, на завершение всех дел. Самолет прилетит двадцать пятого. На авиабазе будет продолжать работу группа Морозовой, в Дубровке — группа Сергутина. Связь с подпольщиками поручено держать Чернову. У Морозовой квартира вполне падежная. Подумаем и о твоей семье. — Дядя Коля подошел к Анюте и положил ей руку на плечо. — Тебя заберем в отряд. Там найдется дело.

— Нет, без него — ни шагу. Только с Костей, — произнесла она севшим голосом.

Но решение было уже принято, слова сказаны, и дядя Коля с чувством облегчения свернул козью ножку.

— Я так понимаю: как в бригаде решено, так и должно быть, — проговорил Поворов. — Но уж вы постарайтесь похитить меня с боем… — обратился он к дяде Коле.

— Такой спектакль мы продумаем. — Тот засмеялся глухо, рисуя в уме картину похищения старшего полицая.

Эта ночь в родном доме была для Кости прощальной. Устроились они с Анютой в прохладной кладовке, где так приятно держались крепкие запахи лесных трав, развешенных на стене. Анюта тихо плакала.

— Помнишь, я тебе рассказывала сказку о звездочке, полюбившей человека? — сквозь слезы проговорила она вдруг. — Если нам суждено расстаться, то я буду яркой звездочкой над тобою гореть…

В оконце заглядывала большая белая луна. Стояла светлая тихая ночь. Кончилось второе военное лето.

На другой день вечером Поворов обходил свой участок. С ним шла Аня Морозова.

— Ох, Костенька, если ты не вернешься, трудно нам будет, — сказала Аня, двинув бровями. — Правда, девочки у меня верные, не подведут. Вот и Людмилка… Она с виду такая взбалмошная, а случись беда — в кремень превратится. Поляки и чехи держатся стойко. Должна тебе сказать, что они не меньше, чем мы, ненавидят фашистов. И вообще… Я думаю, они очень верные люди.