Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Хожу. Чертовски хорошо, когда у человека есть ноги!

Да, чертовски хорошо… Слышу, как скрипит под ним деревяшка: политрук первым трогается с места. Али прячет в ящик книгу и спешит за Правдиным. Догнав его, становится впереди, чтобы осветить фонарем путь.

До галереи, в которой помещаются раненые, недалеко — метров семьдесят. Сейчас там Маша. Вечером ей помогают Чупрахин и Мухин. Иван быстро научился делать перевязки. Маша хвалит Чупрахина, а он немного обижается, когда напоминаем ему об этом. «Я солдат, а не брат милосердия», — передернет он плечами, а по глазам видно, что в душе гордится тем, что доктор так отзывается о нем. Иван все чаще и чаще останавливает свой взгляд на Маше. Как-то я сказал ему об этом, он поднес свой кулачище к моему носу и незлобиво предупредил: «Молчи! — Но тут же задумчиво бросил: — Все это пройдет, Бурса, — он постучал себя в грудь. — Подшипник здесь ослаб, но я его подтяну».

Чтобы даром времени не терять, решаю заштопать себе шинель, да и Кувалдин уже предупреждал меня об этом. Освобождаю фитилек от нагара, делается светлее.

Гриша хихикает под ухом:

— Гнатенко сейчас кусок уса откусил. Поспорили мы. Он говорит: через пять минут голос Москвы услышу. Я возразил. Он протянул мне руку: пари! Ладно, говорю, если ничего не выйдет, ус себе откуси. Не вышло, и Семен отгрыз… Вот упрямый хохол! Пошутил, а он всерьез принял. Я понимаю Гнатенко: снявши голову — по усам не плачут. Какая разница — с усами или без усов пропадать… — Панов вдруг предлагает мне: — Давай посмотрим книгу, что там из продуктов осталось. — Он тянется к ящику, гремит запором. Я с силой отталкиваю его в сторону:

— Не смей!

Гриша сопротивляется: он кряжистый, и мне трудно справиться с ним, но и нельзя допустить, чтобы посмотрел книгу: Мухтаров ее показывает только Егору и Правдину. Конечно, особых секретов в ней нет, но я сегодня дежурный на КП и обязан строго соблюдать порядок. Панов вновь тянется к запору, у него глаза нормального человека, и все же меня охватывает неприятный холодок. Молчат своды, вокруг непроглядная ночь. Возле зажженной плошки согнутая фигурка Семена, склонившегося над черным ящиком радиоприемника. Занятый своим делом, Гнатенко не слышит нашу возню.

— Погоди, Гриша, зачем тебе эта книга? — отступив на шаг, спрашиваю Панова. Он садится на ящик.

— Ты, Самбуров, ребенок, ничего не понимаешь. Они хитрят. Хлеба нет, крупы нет, конина на исходе. И воды ничего не осталось… Обманывают они, понял? Не веришь? Взгляни в расходную книгу, сам убедишься.

— Кто обманывает? — кричу в лицо Панову.

Гриша усмехается:

— Думаешь, я ничего не соображаю? Нет, все понимаю, решительно все!.. Надо кончать эту волынку. Героизм! Кому он нужен, такой героизм. Безумие, понимаешь, безумие! Уходить надо отсюда, пока немцы не начали травить газами. Досиделись! Пришли саперы. Они взорвут нас.

— А куда идти?

— Всех не перестреляют. Рядовых не тронут. Понял? Потихоньку по два-три человека и выйдем.

— Замолчи! — обрываю Панова. — Ты что мне предлагаешь? В плен идти? Притворился дурачком, а сам какие мысли вынашиваешь. Опомнись, Гриша!..

— Смотри! — вдруг кричит Панов. — Вода! — Он бросается к камню, лежащему неподалеку. Упав, на колени, он тянется ртом к ребру ракушечника, чмокает губами, делая вид, что глотает воду.

Подходит Гнатенко.

— Опять кривляется, — замечает Семен. — Встань, болван, — берет Григория за шиворот и поднимает на ноги. Панов облизывает губы, потом смотрит на Гнатенко так, словно впервые его видит:

— Товарищ полковник… здравствуйте, заведующий продскладом рядовой Панов.

— Ну и скот! — скрипит зубами Гнатенко. — Я все слышал, что ты говорил сейчас Самбурову. — Гадюка ты вонючая! — Семен тычком бьет в грудь Григория.

— Я ничего не говорил. Больного человека уродуете. Что вам от меня надо? Что? — Панов садится и плачет.

— Пойдем, Микола, поможешь поставить конденсатор, — не слушая Григория, обращается ко мне Гнатенко.

— Постойте, — догоняет нас Панов. — Плохо мне… Вода, вода перед глазами… Это, наверное, пройдет. Трудно, конечно… Но понимаете, мне все кажется, кажется, видения страшные мучают… Скажите, пройдет это?

— Гадкий ты человек, Грицко. Ой и поганый, — со вздохом отвечает Гнатенко и направляется к радиоприемнику.

— Ус ему проспорил, — поставив на место конденсатор продолжает Семен. — Я хотел подзадорить себя, огоньку прибавить, чтобы позлее работалось… Ага, что-то есть. Слышишь писк? — Он торжествующе смотрит на меня. — Слышишь? — Руки его торопливо бегают по кнопкам настройки. Писк действительно слышится, далекий, тонкий.

— Сема, хрипит! — полушепотом произношу, не замечая, как от волнения вцепился в плечо Гнатенко. Зуммер крепнет, вот-вот послышатся слова. Семен вдруг прекращает настройку, снимает шинель, шапку, засучивает рукава.

— А теперь помолчим, — предлагает он.

Минуты две-три сидим, прижавшись друг к другу. Переминается с ноги на ногу Панов.

— Ну, Микола, слушай Москву. — Гнатенко решительно включает приемник. Раздается треск и вдруг громко:

«…Так же без следа поглотит она и эти немецкие орды. Так было, так будет. Ничего, мы сдюжим…»

— Ура! Урр-а-а! — Гнатенко хватает меня за плечи и сильно трясет. — Ура-а-а! Ур-а-а-а!..

— Ура-а-а-а! — изо всех сил кричу и я.

— Постойте, что вы кричите, кто говорил? — надрывается Григорий. — Откуда передавали?

Из темноты один за другим появляются Кувалдин, Правдин, Чупрахин, Мухтаров, Мухин. Приемник еще говорит. Егор, обнимая Семена, крепко целует его в губы:

— Спасибо, друг. Это очень важно. Товарищ Мухтаров, выдать Гнатенко полфляги воды. Теперь мы будем слушать голос Большой земли. А ну еще трижды «ура».

— Ура!

— Ура!

— Ура! — радостно салютуем.

Немного успокоившись, политрук расспрашивает, кто выступал по радио, что мы слышали.

— «Так же без следа поглотит она и эти орды», — первым сообщает Семен. — «Ничего, мы сдюжим…»

Я поправляю Гнатенко:

— Он пропустил одну фразу. Еще было сказано: «Так было, так будет».

— Существенная поправка, — замечает Правдин. — Интересно, кто же выступал?

— Конечно Москва, товарищ политрук, — замечает Чупрахин. — Так только она, наша столица, может сказать: «Ничего, мы сдюжим».

Али приносит флягу с водой. Семен, принимая награду, тут же передает флягу подошедшей Маше:

— Возьмите, доктор, пригодится раненым.

Взрыв потрясает стены катакомб. Правдин смотрит на часы.

— Девять часов, — сообщает он Кувалдину.

— Значит, начинают, как всегда, не опаздывают, — произносит Егор.

— Ничего, сдюжим, — говорит политрук, — и этих подрывников сдюжим.

Грохот взрывов нарастает с каждой секундой. Под ногами качается земля.