Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Это верно, — соглашаюсь я с Алексеем. — Боевая зрелость — великое дело!

Сквозь пролом виден кусочек земли. На зеленой траве в разных позах лежат трупы гитлеровцев. Их не убирают: нельзя — это поле наше, тут каждый кустик у нас на прицеле. Донцов так распределил секторы обстрелов, что подойти вплотную к катакомбам невозможно. Но фашисты все же лезут.

Только что отразили атаку гитлеровцев. Рядом со мной лежит Панов. Вытянув голову, он смотрит в амбразуру. Григорий не обращает внимания на подошедшего Егора. Кувалдин спрашивает:

— Как у вас, тишина?

— Светает, — тянет Панов. — Дождик накрапывает. Хорошо там, в поле.

— Горизонт чист? — повторяет Егор.

— Море… Уйма воды, — о своем продолжает Григорий.

— Встать! — вдруг кричит на Панова Кувалдин.

— Ну вот, опять появились, — вдруг вскакивает на ноги Григорий. — Смотрите, они идут! — тычет он рукой в амбразуру.

— Приготовиться! — командует Егор и, оттолкнув в сторону Панова, до пояса скрывается в проеме.

— Идут тремя группами, — сообщает Кувалдин.

Мухин готовит гранаты, Чупрахин расчищает место, чтобы удобнее было вести огонь, Донцов поднимается к верхнему пролому: там, под самым потолком, он оборудовал себе бойницу и оттуда ведет огонь по немцам и управляет ротой. Беленький подает ему боеприпасы, круто задрав голову.

— Каждый, каждый день, — сокрушаясь, шепчет Панов. — Сами напросились… Письмо послали… Чем больше, тем лучше! — вдруг повышает он голос.

— Ты о чем? — спрашивает его Мухин.

— А-а! — отмахивается от него Панов. — Накликали беду на свою голову.

— Гришка, замолчи! — кричит Чупрахин. — Иди ко мне, места хватит…

— Идите! — приказывает ему Кувалдин, поднявшись во весь рост. Панов бежит к Ивану. Чупрахин сует ему в руки гранату:

— По моей команде будешь бросать. Если сдрейфишь, самого спущу туда, — показывает он на пролом.

Егор забирается к Донцову. Гул моторов нарастает.

— Первая амбразура, огонь! — командует Кувалдин.

Первая амбразура — это я и Мухин. Мы бьем из автоматов, видим, как прижались к земле гитлеровцы.

— Четвертая амбразура, огонь!

Там Гнатенко. Он пускает в ход пулемет.

— Третья амбразура, гранаты бросай! — С высоты, где находится Егор, просматривается почти вся местность, прилегающая к восточному сектору, и Кувалдин безошибочно управляет огнем.

— Вторая!..

Так подряд два часа.

Когда утихает бой, у амбразур остается по одному человеку, остальные отходят в глубь катакомбы. Вскоре сюда приходит Кувалдин. Кто-то достал ему кубики, и теперь у него на гимнастерке поблескивают знаки лейтенанта. Он садится рядом с Генкой, заботливо поправляет сбившуюся на затылок пилотку.

— Ну что, дружок, подходяще воюем? — с улыбкой спрашивает он.

— Хорошо, — бойко отвечает Генка, держа в руках гранату. Он получил ее накануне боя, но Мухтаров предусмотрительно извлек из нее запал. Такое отношение не по душе мальчишке. — Товарищ командир, — обращается он к Егору. — Я уже изучил гранату. Распорядитесь, чтобы мне дали запал… Понимаете, обидно мне…

— Получишь, — успокаивает его Кувалдин и начинает подводить итоги боя.

— Идут! — сообщает Чупрахин, сидящий у амбразуры.

— По местам! — командует Егор.

Только под вечер гитлеровцы прекращают атаки, наступает затишье. Кувалдин, обойдя боевые посты, разрешает бойцам поспать. Но сам он не спит. Возле Егора горит плошка. Развернув шатровскую схему катакомб, Кувалдин долго рассматривает ее, что-то чертит. К нему присаживается Генка. Помолчав немного, он спрашивает:

— Сколько верст отсюда до Москвы?

— А зачем тебе?

— Поеду в Москву. Расскажу, как вы тут воюете. Помощь пришлют…

— Помощь?.. Пришлют, когда возможно будет. Да ты что, не веришь в наши силы? — Егор складывает схему, кладет ее в сумку.

— Я-то верю, а вот дядя Панов не верит, говорит — бесполезно здесь сражаться…

— Это он шутит с тобой, Гена. Не верь ему. Вот вырастешь — сам поймешь, малыш, что мы сражались не зря… Есть такой документ, военной присягой называется. Слышал такие слова: я клянусь защищать Родину мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом?.. Нет, Гена, ты не слышал таких слов. А у меня они вот здесь, в сердце. Каждый красноармеец их помнит.

— И дядя Панов?

— Обязан помнить, — отвечает Егор и, поднявшись, долго смотрит на спящих вповалку бойцов. Заметив меня, он спрашивает: — Ты что не спишь? Отдыхай…

И он идет к амбразурам, забросив автомат за спину.

Ветром доносит запах овса: вероятно, там, в поле, ничего не изменилось — цветут травы, солнце светит, как светило до этого миллионы лет. Ветер чистый и мягкий, как гагачий пух, он льнет к лицу, груди, щекочет ноздри, а вокруг колышется зеленое море хлебов и трав. Слегка качаясь на его ленивых, едва шевелящихся волнах, проплывают рваными лоскутками тени от перистых облаков. Хлеба идут в трубочку, наливаясь соками земли, а руки крестьянина уже тянутся к косе: сердце человека чутко к времени года.

Июнь — начало лета!

Пахнет овсами… И кусок неба виден вдали. На его фоне черными силуэтами четко рисуются фигурки людей, сидящих у самого выхода в различных позах — впереди всех Правдин, рядом с ним Маша. Она вместе с Семеном Гнатенко и Геной принесла сюда на носилках политрука подышать чистым воздухом. Немцы теперь почти не стреляют, словно забыли, что под ними находимся мы, те самые люди, которые две недели подряд не отходили от амбразур, отражая все их попытки овладеть подземельем. Фашисты притихли, — наверное, ждут подкрепление, от Севастополя будут отрывать. Что ж, севастопольцам легче будет, им же там очень трудно.

Срастив оборванный провод, я и Мухин приближаемся к выходу. Здесь крепче, пахнет овсом. Мне хочется сказать об этом Чупрахину, но он делает мне знак молчать. У политрука заметно ожило лицо, хотя чувствуется, что он еще слаб. Правдин сидит у самого выхода, за грядой камней, и смотрит на виднеющийся вдали клочок земли, местами обугленный, местами поросший зеленой травой. Низко над холмом пролетает стайка птиц.

В тишине отчетливо слышатся голоса немцев. Над входом нависает козырек каменистого грунта. Там находятся гитлеровцы, и мы иногда бываем невольными слушателями их разговоров. Для политрука это в новинку.

— Товарищ Самбуров, о чем они? — заметив меня, интересуется он. Маша пытается оттащить носилки вглубь. Политрук останавливает ее: — Не надо, дай послушать. Самбуров, ну что они говорят?..

Я прислушиваюсь, стараясь понять каждое слово, и перевожу:

— Инженерная часть прибыла… саперы, подрывники…

— Так, так, еще что? — полушепотом спрашивает Правдин.