Амаяк Сирас - Арарат

И теперь Асканаз, глядя на печальное лицо Ашхен, терялся в догадках о том, что означает ее пристальный взгляд. Видя, что Ашхен хочет заговорить с ним, он с улыбкой придвинул ей стул.

— Асканаз, — проговорила Ашхен, опускаясь на стул, — сколько дней может голодать человек?

На лице Асканаза выразилось изумление. Он готовился хладнокровно выслушать ее, но этот вопрос был слишком неожиданным. Он пожал плечами.

— Тебе кажется странным мой вопрос, да? Но я жду ответа, Асканаз…

— Кажется, я как-то слышал, что человек может прожить без пищи около сорока дней.

— Ну, значит, душа у человека гораздо выносливее тела… — со вздохом проговорила Ашхен.

— Несомненно.

— Но и душевной выносливости есть предел, Асканаз. Вот уже тысяча сорок дней, как душа моя голодает, и я уже не могу выдержать этого голода, не могу, не могу… — И Ашхен отвернула лицо от Асканаза.

Асканаз понял, на что намекает Ашхен.

— Прости меня, Ашхен, прости, что я был так не чуток, что ни разу не поинтересовался твоей жизнью. Быть может, я мог бы тебе помочь, — тихо сказал он.

— Не извиняйся, Асканаз, ты все равно не мог бы мне ничем помочь: ведь я тебе все равно бы не призналась, гордость бы помешала. Но всякому долготерпению приходит конец, и я чувствую, что моя гордость не только не защищает меня, а я скоро сделаюсь предметом насмешек.

— Боже упаси, Ашхен, что ты говоришь?!

— Ну, подумай, Асканаз: уже тысячу с лишним дней я замужем за Тартаренцем, и все это время душа моя голодала. Сейчас я только нянька, домработница и больше ничего. Я не смею думать о большем!

— Прости меня, Ашхен… Но мне попросту странно слышать от тебя такие слова!

— Знаю я, знаю, что ты хочешь сказать… В наше время, мол, недопустимо, чтоб женщина позволила себя так унижать?! Ведь я могу, не обращая внимания на запреты мужа, и продолжать образование, и найти себе подходящую работу, тем более что кое-какие способности у меня есть…

— Совершенно верно! Ты сама сказала то, что мог бы сказать тебе и я.

— Но в том-то и дело, дорогой мой, что у меня нет никакого желания изображать из себя страдающую героиню романа, разглагольствовать о своих правах, осуждать мужа. Я хочу, чтобы муж был другом мне, хочу, чтоб он поддерживал меня своими советами, чтоб я могла находить утешение в его любви. Вот уже три года я мечтаю об этом, и мечтаю бесплодно. Каждый день та же утомительная рутина, те же мелочные счеты. Что же мне делать — жить под одной кровлей с мужем, оставаясь чужой ему, или уйти от него?

Асканаз не знал, что ответить. Почувствовав его смущение, Ашхен быстро сказала:

— Я не жду от тебя ответа на мой вопрос. Я думаю лишь о моем Тигранике: ведь он одинаково привязан и ко мне, и к отцу. Как мне разрушить его веру в отца? На это я не могу решиться. Я чувствую себя связанной по рукам и ногам! Пойти на то, чтобы лишить ребенка отца, сделать его сиротой? Прежде я думала, что Тартаренц может измениться, но чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что вода из одного источника имеет один и тот же вкус… Этот человек создан для того, чтобы унижаться перед другими и унижать своих близких. Скажи, Асканаз, почему человек так несовершенен?..

— Ашхен, дорогая… Даже самый совершенный человек не лишен каких-либо недостатков.

— Это уж относится к области отвлеченных суждений, Асканаз. Ну ладно, извини меня, что в последний вечер я говорю с тобой о таких неприятных вещах. Сердце у меня переполнилось, хотелось излить свое горе. До последнего времени меня останавливало то, что я затруднялась доверить кому-нибудь заботу о Тигранике. Теперь мне будет легче — мой малыш уже подрос. Осенью поступлю в университет. А если Тартаренц будет ставить мне палки в колеса, я уж не знаю, что сделаю. Не могу я больше терпеть это унизительное положение! Как бы мне хотелось, чтобы ты скорее вернулся!.. Об всем этом я могу говорить только с тобой.

— Но почему ты молчала до сих пор, Ашхен? Если бы я знал, что мое присутствие хоть чем-либо облегчит твое положение, я никуда бы не поехал…

— Лишнее это… не стою я такой жертвы.

— Не говори так, Ашхен! До сих пор я не имел представления о твоей жизни, но теперь… ты и сама знаешь, что такая ничтожная жертва…

— Не надо. Если я еще раз приду к тебе с подобной жалобой, то покажусь тебе надоедливой, а то и просто жалкой… А это было бы для меня ужасно.

— Ашхен, мы всегда сумеем понять друг друга…

— Ну, Асканаз, я отняла у тебя много времени, пойдем — нас ждут.

Асканаз встал, помог подняться Ашхен, окинул ее пристальным взглядом: на ее лице было обычное выражение горделивого достоинства. Асканаз уверил Ашхен, что он постарается вернуться как можно скорее, чтобы помочь ей сдать приемные экзамены в университет. Проводив Ашхен на квартиру Вртанеса и попрощавшись со всеми, он вернулся домой и тотчас же лег спать, но долго не мог уснуть. Рассказ Ашхен встревожил его. Как должно быть полно горечи ее сердце, если она, не щадя себя, отбросив всякую гордость, призналась ему во всем! И чем больше думал он об Ашхен, тем больше росло его уважение и сочувствие к ней.

В условленный час на рассвете Асканаза разбудил гудок машины. Он быстро оделся, взял чемодан и спустился вниз. Машина принадлежала учреждению, начальник которого, некий Умршат, собирался лететь в Москву. Асканаз поздоровался с Умршатом и поблагодарил его за то, что он заехал за ним.

Несколько минут спустя машина помчалась по безлюдным улицам города. Как только Асканаз вышел из машины, он увидел Габриэла: верный своему обещанию, юноша приехал проводить Асканаза. Разговаривая с ним, Асканаз заметил грузовую автомашину, остановившуюся у здания аэропорта; оттуда вышли двое мужчин, неся деревянные ящики на плечах. Узнав приехавших, Асканаз с Габриэлом поспешили к ним навстречу.

— Аракел, Гарсеван, ну зачем вы беспокоились! — воскликнул Асканаз. — Я же говорил Наапет-айрику…

Прибывшие были братьями. Младший, Гарсеван, был богатырского сложения. Он легко опустил наземь тяжелый ящик, стиснул своей ручищей руку Асканаза и сказал, улыбаясь:

— Ну, стоит ли об этом говорить, Асканаз-джан? Это фрукты первого сбора, твои любимые абрикосы. В самолете довезешь, не испортятся. Только смотри: кого бы ни угощал, говори, что это абрикосы из Двина!

Асканаз обернулся, чтобы пожать руку Аракелу, а Гарсеван продолжал:

— Да и Наапет-айрик был бы в обиде на нас, если бы мы тебя отправили без фруктов!

Веял легкий утренний ветерок. На вершинах Арарата не было ни облачка, и родная природа словно смягчала боль тяжелых переживаний последних дней. Асканазу доставила большую радость встреча с друзьями детства, с людьми, у которых было честное, любящее сердце. Когда прозвучал сигнал посадки в самолет, Асканаз сердечно расцеловался с Габриэлом, Аракелом и Гарсеваном. Через две-три минуты он из окна самолета прощально махнул им рукой.