Амаяк Сирас - Арарат

Но сама Елена старалась сдержать свое горе, чтобы ничем не омрачить радости собравшихся за праздничным столом. И эта радость — таков закон вечнотекущей реки жизни — начинает рано или поздно проникать в сердце человека, даже надломленного горем…

Асканаз и Оксана с Аллочкой вернулись домой от Вртанеса к девяти часам. Оксана сейчас же уложила Аллочку спать.

Асканаз подошел к Оксане и, обняв ее, собирался расспросить о том, понравился ли ей семейный обед, как в дверь комнаты постучали.

С широкой улыбкой на лице вошел Заргаров, пожал руку Асканазу и в глубоком поклоне склонился перед Оксаной.

— Асканаз, ты не сердись, что я так запросто… Ты завоевал такую популярность, что люди считают за честь знакомство с тобой! Кому-кому, а уж мне-то великолепно известно, какой самоотверженной работой добился ты этой славы и чести!

— Ладно уж, хватит. Ты бы сел.

— Нет, нет, дай мне излить свое сердце! Ведь на всю Армению ты у нас один, Асканаз Араратян! И как только заходит о тебе речь, я тотчас же громогласно заявляю: «Что бы ни говорили, сколько бы ни писали, — все равно мало, все равно недостаточно!»

Асканаз сдерживался из-за Оксаны; он слушал разглагольствования Заргарова с безразличным видом, ожидая, пока они прекратятся.

Заргаров говорил с жаром, потряхивая правой рукой и шевеля большим пальцем. Ему и в голову не приходило, что Асканаз давно забыл о том, как выглядел его палец и почему он был всегда забинтован. Дело в том, что Заргаров решился-таки пойти на операцию: ему удалили шестой палец на правой руке.

Оксана под каким-то предлогом ушла на кухню, ей казалось, что посетителю хочется поговорить с Асканазом наедине.

— Ну, рассказывай, Асканаз-джан! — не унимался Заргаров. — Как твое здоровье? Тут у нас слухи ходили, что эта проклятая контузия…

— Была легкая контузия, прошла.

— Ну и чудесно. А я не давал покоя Шогакат-майрик, все справлялся о тебе… Ну, значит, хорошо, я рад, очень рад!

— Спасибо за внимание.

— Смотрите-ка, у человека слава на весь свет, а он все такой же скромный! Как говорится, «криво сядем, а правду прямо скажем»…

Асканаза уже начинало разбирать нетерпение; он не мог понять, с какой целью явился к нему этот человек. А грубо поступить не хотелось — как-никак явился поздравить, оказал внимание…

— Ну, как не сказать, Асканаз-джан… Разве подобает тебе эта комнатка?! Не мог разве добиться, чтобы тебе отвели хорошую квартиру? Что это, на каждом шагу встречаются у нас Асканазы Араратяны?!

— Оставим этот разговор. Я своей комнатой доволен.

— Нет уж, братец, так не годится… ты же не один! У тебя семья, ребенок, даст бог еще детки пойдут…

— Не будем говорить об этом! — с неудовольствием остановил его Асканаз.

— Не-ет, не могу, дай мне высказать то, что накопилось на сердце. Понимаешь, зашел я вчера к Гаспару Гаспаровичу. Понравился он там кому-то в главке и повышается в должности прямо с головокружительной быстротой! В начале войны был каким-то завотделом, а теперь рукой до него не дотянешься!.. Да меня должностями не ослепишь — режу правду! «Слушай, — говорю ему как-то раз, — да разве не ты в ногах у Асканаза валялся, чтобы он помог тебе экзамены по истории сдать?! Теперь по должности заполучил себе звание кандидата наук и думаешь, что знаний у тебя от этого прибавилось?» А сегодня говорю ему: «Ты что это не идешь лично поздравить нашего Асканаза? Почему не возбуждаешь вопроса о том, чтобы одну из улиц города назвали его именем? Почему квартиру до сих пор…»

— Совершенно лишнее было говорить все это! — с раздражением прервал его Асканаз.

— И совсем не лишнее! Ты не сердись, душа моя, я же понимаю, ты человек чистый, тебе неприятно слышать все это. Но ведь он меня просто преследует!.. Не дал мне продвинуться по моей специальности… отнял у меня уроки, вытеснил со школьного поприща… Да разве мое дело было…

— Если неправильно, опротестуй.

— А кто же меня слушать станет? Протест-то мой к нему же попадет, к этому самому Гаспару Гаспаровичу… А еще называется старый приятель. Понимаешь, заявляет мне: «Отстал ты, не прогрессируешь…» Это мне-то!

— Послушайте, товарищ Заргаров! — вышел из терпения Асканаз. — Если хотите мне что-либо сказать, говорите. Но я не желаю слушать ни о Гаспаре Гаспаровиче, ни о ком-либо другом. Хватит с меня!

— Вот это и плохо, что завоевал себе такое громкое имя и не желаешь бороться с отрицательными явлениями нашей жизни!

— Давайте кончать.

— Ну, раз тебе так хочется, кончим. Но ты скажи мне: неужели ты намерен оставить в городе свою супругу и ребенка в такую жару?

— Сейчас фруктов много, пусть поживут.

— Твое дело, конечно… Но, понимаешь, сердце… И зачем только дал бог человеку сердце? Болит оно у меня, когда я вижу какую-нибудь несправедливость!

Наступило молчание. Асканаз встал с места, прошел в кухню, молча вернулся в комнату. Заргаров понял, что оставаться дольше неудобно, и решил наконец приступить к делу:

— Ты уж извини меня, Асканаз-джан, если я что-нибудь не так сказал. Хотел облегчить сердце… Ты же человек культурный, поймешь… А то бывает, что откроешь человеку сердце, а он черт знает что тебе пришьет…

— Что же, разные бывают люди, — неопределенно отозвался Асканаз, начиная надеяться, что скоро избавится от неприятного посетителя.

— Да, я хотел спросить тебя: ты Нерсисяна помнишь?

— Какого Нерсисяна?

— Юриста.

— Помню.

— Теперь он член коллегии Верховного Суда.

— Место подходящее для него. Прямолинейный человек, немного даже суровый…

— Да, кстати, и он тебя очень любит. Несколько раз говорили о тебе… Он тебя очень расхваливал! Да, понимаешь… ведь мое дело именно к нему попало…

— Какое это дело?!

— Я же сказал тебе, Асканаз-джан: не дали мне на педагогическом поприще продвинуться… выдвинули на хозяйственную работу!

— Ну, а дальше что?

— А дальше то, что на этой работе приходится иметь дело с сотнями и тысячами людей. А ведь не можешь же всем угодить. Вот и подали материал на меня, якобы я… прямо не поворачивается язык сказать!.. якобы я занимался присвоением и хищениями, выписывал лишние продукты и продавал их по спекулятивным ценам.

— Значит, опорочили тебя?

— Да, Асканаз-джан, опорочили. Но все дело в том, что этому Нерсисяну ничего невозможно втолковать… Вся надежда на тебя, Асканаз-джан: ведь твое слово для него закон!

Асканаз встал с места. Откинувшись на спинку стула, Заргаров выжидающе смотрел на него.

— Гражданин Заргаров, давайте будем говорить откровенно. Во всем сказанном вами единственно правдивым является, вероятно, то, что вы занимались присвоением и хищениями.