Амаяк Сирас - Арарат

«За эти четыре-пять месяцев войны мне часто доводилось бывать в селах, на заводах, в госпиталях, на призывных пунктах. И где бы я ни бывала, я словно читала на лицах: «Вот видишь, и я выполняю нужную работу!» Я считаю неправильной пословицу «Подобное к подобному тянется» [9] Народная пословица, аналогичная русской: «Рыбак рыбака видит издалека». . Если и один плох и другой плох, то такой союз не может быть длительным; точно так же, как не могут дружно жить хищники, так и люди с дурными наклонностями не могут ужиться, — ведь поведение каждого из них подчинено грубо эгоистическим целям. Именно хорошие наклонности людей делают их дружбу прочной.

Ты помнишь наш разговор накануне твоего отъезда? Я говорила тебе, что моя душа голодает без духовной пищи. И это действительно было так! Но потом я пришла к убеждению, что виновата сама. Да, моя вина, хотя мой эгоизм (который я ошибочно принимала за гордость) никому, кроме меня самой, не приносил вреда. Я поняла, что так больше жить нельзя: точно так же, как тело гибнет без пищи, черствеет и душа. Теперь я нахожу «пищу для души», работая в госпитале. Этим, конечно, не разрешается вопрос о моей личной жизни. Я тебе говорила уже, что не намерена изображать героиню романа. Но когда я прихожу домой и застаю Тартаренца и Заргарова, слышу их рассуждения, мне становится ясно, что эти люди заботятся только о личном благополучии, — душа у меня переворачивается. Невольно думаешь: неужели так и не проявит себя то хорошее, что, наверное, таится все же у них в глубине души?..»

Долгое время я находился под впечатлением этого письма. Как безжалостна ко мне судьба! Сперва Вардуи, потом она! Я не могу быть откровенен с Ашхен: ведь она надеется, что в Тартаренце заложено что-то хорошее и оно рано или поздно проявит себя, имею ли я право разрушить эту веру?..

Глубокая, беспросветная ночь. Снег белым покрывалом окутал землю. Сегодня мы на нашем участке отразили несколько атак: как видно, фашисты ослабили темпы своего наступления, хотя не перестают бахвалиться, что скоро возьмут Москву. Что ж, говорят ведь: «Язык без костей»… Вчера вечером я собирал командиров рот и взводов, чтобы разъяснить им боевое задание. Когда все разошлись, ко мне подошел Титов и попросил, чтоб ему выдали новые сапоги для нескольких бойцов его взвода. Я обещал, а затем справился о Поленове. Он замялся.

— Ну, ну, говори! Опять?..

— На этот раз, товарищ комбат, почти нечего сказать. Как вернулся из госпиталя, словно воды в рот набрал. Только недавно опять сострил по поводу сапог. Говорит: «Зачем мне рот открывать, когда вон сапоги мои за меня говорят, каши просят!»

Как видно, во взводе так привыкли к балагурству Поленова, что теперь его непривычное молчание удручает всех. Они, верно, думают: должно быть, плохи наши дела, если даже Поленов перестал шутить! Да, люди стали философами: Титов настойчиво просил, чтобы сапоги в первую очередь выдали именно Поленову.

Ночь и день прошли в ожесточенных боях. Всего час, как утих бой. Получил из политотдела дивизии материалы. Итак, на Красной площади состоялся традиционный парад! Одной этой вести достаточно для того, чтобы воодушевить бойцов. После моего сообщения попросил слова Остужко.

— Товарищи, сегодня днем погиб один из моих разведчиков, и вы знаете, при каких обстоятельствах? Возвращаясь с разведки, он наткнулся на путевой указатель, на котором по-немецки было написано: «На Москву». Не выдержала душа у парня, зачеркнул он крест-накрест эти слова и на другой стороне дощечки стал выводить химическим карандашом: «На Берлин!» А в это время его подстрелили.

Голос у Остужко дрогнул, на глазах выступили слезы. Никогда я не видел его таким взволнованным. Сегодня Остужко со своей ротой первым вступил в бой.

Снова был у Денисова. За последний месяц он меня вызывал уже несколько раз. Коротко докладываю ему о состоянии батальона, получаю от него точные, лаконичные задания. Войдя к нему сегодня, по-обычному стал на вытяжку.

— Садитесь! — сказал он, кивком указывая на стул.

Мы уже под стенами Москвы. Блиндаж Денисова хорошо замаскирован, прикрыт сверху толстым слоем снега. Внутри жарко от жестяной печурки. С одного из «вспотевших» бревен потолка капает. Одна капля упала мне прямо на лицо.

Я молча смотрю на Денисова, ожидая, чтобы он заговорил. Однако он не спешит, просматривая бумаги.

— Вы помните, когда мы оставили населенный пункт В.? — спрашивает он.

— Двадцать седьмого ноября.

— Так. А сколько километров отсюда до В.?

— Не больше восемнадцати — двадцати километров.

— Вы, конечно, помните, при каких обстоятельствах мы оставили этот населенный пункт. Население почти не успело эвакуироваться.

— Точно так, помню.

— Гитлеровцы возвели неподалеку оттуда довольно сильные укрепления. Советую восстановить в памяти окрестности В., это вскоре пригодится вам.

Затем Денисов придвинул мне стакан со «ста граммами» и тарелку с ломтем хлеба и куском сала.

— Ну как, привыкли к салу? Оно хорошо защищает от стужи, — перешел он на дружеский тон.

— Я не разборчив в отношении пищи.

— Но вы, кавказцы, довольно привередливы в еде.

— Зависит от места и времени.

— Как ты думаешь, — помолчав, спросил Денисов, — сумеет ли Оксана до конца выдержать роль? Как бы не случилось беды…

— Она старается свыкнуться с положением. Ну, и Алла Мартыновна не оставит ее без поддержки.

— Алла-то поможет… Ну, а если Оксана узнает о муже, не потеряет голову?

— А разве о нем что-нибудь известно?

— Руководя работой своих саперов, он был тяжело ранен. Положение безнадежное.

Денисов встал, несколько раз прошелся по блиндажу, затем подошел и положил мне руку на плечо.

— Батальон твой получит пополнение в составе одной роты; получишь достаточное количество противотанкового оружия, придадим и орудий… — он развернул карту и показал мне направление, — а когда мы дойдем вот до этого пункта, твой батальон пойдет в обход и нанесет удар гитлеровцам с тылу. С дивизией встретишься в этом населенном пункте… — он указал пункт на карте.

Я вскочил с места, схватил Денисова за руку и взволнованно воскликнул:

— Значит…

— Ты прав, контрнаступление! Но радоваться подожди. Поговори со своими бойцами, объясни предстоящую задачу.

Я вышел из блиндажа комдива в каком-то лихорадочном состоянии. Так, значит… Но я не хотел догадками опережать события. Помню, я почти бежал, проваливаясь в глубоком снегу по колено: не терпелось тотчас же сообщить радостную весть своим.

Бойцы и командиры были размещены в селе. Я заходил по очереди во все избы. Часть бойцов уже спала, другие беседовали с колхозниками. В одной из хат несколько женщин и мужчин, работавших на сооружении укреплений вокруг Москвы, говорили о том, что если наша часть продвинется вперед, то они пойдут вслед за нами, потому что в ближайших деревнях у них есть родные. Какая-то молоденькая женщина, закрыв лицо руками, горько плакала, повторяя имя «Дима». Конечно, никто еще не знал о готовящемся наступлении, но все словно чувствовали: сейчас можно говорить лишь о наступлении, о продвижении вперед, — отступать уже некуда, позади — Москва.