Александр Воинов - Памятник Дюку [Повести]

Дня через два, уходя на лагерные соревнования, я оставил за себя Степных.

— Есть, товарищ командир! — ответил он весело и многозначительно взглянул на Киселева, который тут же сумрачно уткнулся в учебник. После этого я почувствовал, что в отношении Киселева ко мне возникла какая-то неловкость. Вскоре во время стрельб я похвалил Артамонова, который поразил мишень всеми пулями, а бойцы как-то странно переглянулись. Артамонов помрачнел, моя похвала явно не принесла ему радости.

Да, было над чем подумать!.. Я ничего путного придумать не мог. Первый открытый конфликт уже вызрел, и ничто не могло его предотвратить. На занятиях по приему радиограмм Богатенков исказил несколько групп шифра.

— Надо быть внимательнее, — сказал я, подчеркнув ошибки на его телеграфном бланке густым красным карандашом.

И вдруг Богатенков, исподлобья следивший за моей рукой, взорвался:

— Зачем вы, товарищ командир, ко мне придираетесь!

Одного взгляда на телеграмму было достаточно, чтобы убедиться в моей правоте. Я еще раз жирно подчеркнул ошибки.

— А это вы видите? — спросил я его.

Он молча придвинул к себе бланки и сделал вид, что приготовился записывать очередной текст.

На моем столе, справа, — крепко привинченный телеграфный ключ, слева — черный рупор громкоговорителя. Легкий нажим ключа, и рупор издает писк. Опытный, тренированный слух машинально улавливает буквы и цифры, а рука быстро записывает их.

Точка!.. Тире!.. Точка!.. Точка!..

Рука работает автоматически, а я напряженно думаю, что делать. «Проверять или не проверять?.. Наверняка снова будет конфликт!.. Нет, не буду. Пока не буду!.. Перетерплю». Точка… Тире… Точка… Точка…

Занятия кончились. Отвел отделение в палатку и остался стоять на линейке в трудном раздумье. Как ответить на выпад Богатенкова?.. Как поступать дальше? Это первый сигнал! И очень тревожный…

Вдруг за моей спиной послышались неуверенные шаги. Приблизились и замерли.

Я оглянулся:

— Что вам, Северцев?

— Хочу вас ориентировать…

— В чем, собственно? — Мне не понравились его улыбка и манера, с которой он говорил: тихий голос, быстро оглядывается по сторонам, словно боится, что подслушают.

— Ориентировать в обстановке! — тихо, но настойчиво сказал он.

— В какой обстановке?

— В том, что происходит в нашем отделении! Нехорошие настроения, товарищ командир!

Мне не хотелось его слушать, но отвязаться от него я тоже не мог.

— Какие там еще могут быть настроения? — резко ответил я, закуривая. — Вы что-то придумываете, Северцев.

Он оскорбленно вскинул руку:

— Нехорошо, товарищ командир!.. Я же к вам с открытым сердцем!.. Просто хочу помочь разобраться… На вас очень бойцы обижаются… Некоторые! — добавил он.

Я усмехнулся:

— Богатенков?! Но все же наглядно видели, какой он работник.

Северцев взглянул на меня с сожалением:

— Не в этом дело, товарищ командир! Козлов считает его лучшим бойцом. На Доску почета вывесил. И вообще у нас Богатенкова не критикуют. О нем даже в дивизионной газете не раз писали.

Я только вздохнул.

— Теперь насчет Артамонова… — Он помолчал. — У него взыскание за опоздание в строй. И Козлов не считает его примерным.

— Дальше, — сказал я деревянным голосом, — что еще считает Козлов?

— Нельзя, товарищ командир, оставлять Степных за себя, — уже поучающе произнес Северцев. — Козлов всегда оставлял Киселева! А теперь вроде вы ему не доверяете.

— Так!.. Так!.. — проговорил я, чувствуя, как по спине ползет холодок. Следовало бы поблагодарить Северцева, но меня все больше раздражала ласковая улыбка, не сходившая с его лица.

Я ушел возбужденный и злой. О каких глупостях мне надо думать! И что за человек этот Козлов? Его глаза, наверное, видят только два цвета: черный и белый. Вот он так и делит всех людей. Если опоздал в строй — значит, во всем плох. А отметили его в газете — безудержно хвалит…

Я решил пойти в госпиталь. Навещу Козлова. Поговорю с ним откровенно, с глазу на глаз. Посмотрю, что за человек. Пусть расскажет, как работает. Может быть, я и не прав. Врезался с ходу в налаженную, устоявшуюся жизнь и навожу свои порядки…

В первый же выходной день отпросился у лейтенанта Корнева на несколько часов. Купил в лагерном магазине яблок, конфет и пошел в село, где на окраине, в небольшом, одноэтажном деревянном доме размещался лагерный госпиталь. Туда обычно помещали тех, кто простудился или получил легкую травму.

Еще у калитки я услышал, как за кустами лихо щелкают костяшки домино, — больные «забивали козла». Короткая тропинка привела к дому, на крыльце стояла молоденькая сестра в белом халате.

Пока я шел к ней по дорожке, она глядела на меня строгими серыми глазами.

— Вам кого, товарищ?

Я робко сказал:

— Сержанта Козлова.

Сестра пытливо взглянула на мои кульки:

— Консервы нельзя! Селедку нельзя! Колбасы тоже нельзя!

Четверо игравших сидели под кустом вокруг стола и не обращали на меня ни малейшего внимания. Плотный, с озорным лицом парень в сером больничном халате изо всех сил стукнул костяшкой по столу и прокричал: «А у меня „Марат“!» Это значило, что он выставляет две шестерки.

— Козлов! К тебе пришли!.. — сказала ему сестра.

Игра прервалась. Козлов с любопытством взглянул на меня, и на его широком лице появилось выражение крайнего неудовольствия.

— Ты что, из штаба?.. Дело какое?..

— Нет, — сказал я, — к вам лично.

Партнеры зашумели. Игра еще не кончена, и прерывать ее из-за непрошеного посетителя никому не хотелось. Козлов бросил на меня сердитый взгляд, но я сказал, что не тороплюсь и могу подождать. В этот момент с крыльца спустился еще один любитель «забоя» и бодрой походкой направился к играющим. Козлов передал ему фишки — и это успокоило партнеров.

— Ну вот, лады, — сказал Козлов, взял палку, которая стояла рядом с его стулом, оперся на нее и заковылял ко мне, стараясь как можно легче ступать на левую ногу. — Ну, где мы сядем? Можно там.

Он подвел меня к скамейке, стоявшей поодаль, и осторожно опустился; держа ногу на весу, аккуратно прислонил к скамейке палку и как-то добродушно улыбнулся.

— Вот подковался немного! Думал, на три дня, а уже почти месяц тут прыгаю!.. Не срастается, проклятая!

Я протянул ему кульки. Он поблагодарил и положил рядом на скамейку, не развернув.

— Ну, я уже догадался, кто ты! — произнес он с дружеской грубоватостью. — Ты Березин. Стажер. — И, лукаво взглянув на меня, подмигнул. — Ребята приходили, рассказывали, как ты там орудуешь!

— Жаловались, наверно?

— И это было!.. Ты, видно, в людях плохо разбираешься. В этом твоя беда. Ну ладно. Зачем пришел?

— Да вот, посоветоваться…

— О чем? — насторожился он.