Василь Быков - Повести о войне

— Полковник… — поправил я. — Задавай.

Никонов пропустил мое замечание мимо ушей и не стал поправляться.

— На какой предмет вы меня того, — он усмехнулся едва заметно дрянной усмешечкой, — щупаете? Для чего вам Никонов-то сдался? Может, расколоть хотите? — Он подождал, не отвечу ли я, но я не ответил. — Так зря стараетесь. Чтоб Генка Никонов скурвился или сукой стал? — Он брезгливо скривил губы, глаза его холодно и злобно заблестели. — Не было того и не будет, — и, выделив голосом, он с вызовом добавил: — товарищ полковник!

«Должно быть, — подумал я, — есть у него какое-то нераскрытое дело. — Тот еще тип!»

— А зачем мне тебя раскалывать?.. А щупать… Так ты ведь не баба, чтоб тебя щупать. Пытать тебя, верно, пытаю. Хочу понять, каков ты, для чего можешь сгодиться.

— Так вы скажите, какое такое дело, а я вам без булды — подхожу или нет.

— Знаешь, Никонов, где торопливость нужна?..

В глазах Никонова потух злой огонек, но холодок подозрительности остался. Я чувствовал, что ему мерещится какой-то подвох, что он не доверяет мне так же, как я не доверяю ему.

— Бери… — я кивнул на пачку папирос.

Никонов взял, смял бумажный мундштук папиросы гармошкой, зажал своими большими губами.

— Два года, даже поболе, ничего путного не курил. Дубовый лист, самосад вонючий. Аж слюня порыжела.

Он сплюнул.

Открытую пачку я положил рядом с собой на бревне.

— И давно начала тебя жизнь ломать? — спросил я Никонова, когда мы закурили. — Только давай так: не хочешь — не говори, а если уж говоришь — все как есть.

— Считайте, товарищ полковник, с двадцать девятого года. По арифметике Пупкина, с картинками, стало быть, четырнадцать лет.

— Сколько ж тебе было?

— Годов-то… Одиннадцать стукнуло.

Я не хотел тянуть Никонова за язык и не стал задавать вопросов, ждал, не расскажет ли он еще чего сам.

Никонов молча докурил папиросу, поплевал на нее и щелчком откинул окурок.

— Садись.

Никонов прищурился, видимо, что-то взвешивал, потом сел, но не на бревно, а на землю.

— Планида, должно, такая: со скуды — беда, а с беды — пляска. Колечко за колечко цеплялось да в такую цепь составилось — руби не разрубишь, — наконец заговорил он.

Жизнь не баловала Никонова. Хлебнуть пришлось с перебором: голодное детство — сидишь в школе, а в голове одно скубет: хлебца бы, хлебца. Смерть отца, побег из дому, житье у деда, который нещадно драл, новый побег, хулиганство и мелкое воровство. За поножовщину угодил в трудколонию. Бежал. Воровал в поездах. Занесло на Кавказ, в Грозный, оттуда в Махачкалу. Здесь из-за какой-то крали чуть не закололи кинжалами. Спасаясь от расправы, ушел с рыбаками по Каспию. Понюхал, чем пахнет пустыня, скитаясь с геологами по Мангышлаку. Вернулся в родной Славянск. Хотел начать новую жизнь, но… дружки. Опять кражи и грабежи — из Славянска в Изюм, из Изюма в Харьков. Осенью сорокового «загремел в тюрягу», а оттуда в лагеря. Здесь поначалу филонил, а потом вкалывал как сатана, чтобы досрочно освободиться, чтобы отправиться на фронт и крошить гитлеровских гадов. После лагеря вроде бы все шло хорошо — попал в часть, стал сержантом.

— Уже на фронт двигались. Ну в Валуйках застряли. Кореш мой денатурату раздобыл. Зверь — штука. Надрались как цуцики. Драка завязалась. Мне кто-то врезал, я кому-то врезал. Вот заместо фронта сунули в штрафники. Но Генка Никонов, он и в штрафниках не закиснет. По мне одно — лишь бы фрицев бить. А где — в штрафниках ли или как иначе — дело десятое. Жаль только — промедление выходит.

В чем-то, пожалуй, в главном, я верил Никонову, в чем-то — нет. В его рассказе, порой залихватски ухарском, не всегда одно вязалось с другим. Без сомнения, он что-то утаивал, что-то добавлял, словом, вел со мной игру, чтобы подать себя повыгоднее. Конечно, я мог бы его без труда уличить в неувязках, но для чего?.. Его последние слова тоже не очень-то мне понравились. Ишь, все равно, где фрицев бить, в штрафниках или как иначе… Быть того не может… Уж больно он представляется: мол, глядите, какой разлюли-малина. А сам себе на уме. Хитрый черт!

Все-таки я спросил:

— Здешние места хорошо знаешь?

— Теперь понятно, для какого дела Никонов понадобился… — И, сообразив, что я недоволен его словами, поспешил добавить: — Да вы не сумлевайтесь, товарищ полковник… — Он постучал себя по груди. — Могила… А места здесь исхожены вдоль и поперек. Тут на взгорье, верст десять, Петровское… Дед мой, который меня ремнем крестил, там живет. Так от Петровского в Славянск я, чтоб не соврать, бессчетно протопал, кажная тропа, овражек кажный знаком.

Отпустив Никонова, я зашел в землянку командира роты. Он о чем-то спорил со своим замполитом. Судя по их лицам, спор был не из приятных.

— Ну вот, побеседовал, — сказал я. — Пока ничего определенного не скажу. Познакомился. Может быть, они вообще не понадобятся.

Гудковский вернулся в штадив поздно вечером. Его поездка оказалась удачной. Он установил, что последние годы приглянувшаяся мне болотистая лощинка не просыхала даже в самый беспощадный зной, — так резко поднялись подпочвенные воды.

— Смотри, вроде хорошо пока все складывается. Тьфу, тьфу, тьфу… А я людей у штрафников присмотрел.

— Ребята подходящие?

— Двое определенно подходят. Ну а третий… Ох, не лежит к нему душа. Но тут выбора нет. Он из местных. Облазил все вокруг.

— Чего ж лучше-то?

— Блатной он.

— Ну и что… Агеева помните? Разведчик был — поискать.

— С блатными всегда лотерея. А этот, понимаешь, с начиночкой. Как он там повернет? Аллах его знает.

— Пусть двое других за ним присматривают.

— В тылу у немцев-то? В лесу присматривай не присматривай, сделал два шага в сторону, за куст спрятался и поминай как звали. Вот что: завтра чуть свет опять жарь по деревням, может, какого-нибудь парнишку разыщешь, чтоб проводником мог пойти. Ясно? Только к двенадцати — это самое позднее — быть на КП.

Тут же мы обсудили экипировку поисковой группы. Гудковский предложил одеть всех в поношенное гражданское платье. Поразмыслив, мы отказались от этого. Конечно, пистолеты «ТТ» и финские ножи можно спрятать под пиджаком, но как быть с автоматами? Под рубаху автомат не подденешь. А ведь, кроме того, надо взять с собой патроны и сухой паек. Да и вообще появление гражданских лиц вблизи оборонительной полосы без соответствующих документов военной комендатуры неизбежно вызвало бы у немцев подозрение.

Нельзя было посылать группу и в нашем обмундировании. Решили одеть ребят в немецкие маскировочные прорезиненные куртки: они и удобны и прочны и не привлекут внимания в случае какой-либо непредвиденной встречи.

Вместе с Гудковским я вышел на улицу. Было начало одиннадцатого. Солнце зашло, но на западе полоска неба все еще светлела. Над головой уже проступили звезды.