Василь Быков - Повести о войне

— Завтра в эту пору группа уже должна начать переправу. Кстати, не забудь заехать к соседу слева, предупреди, что на стыке с ними мы проводим поиск чтобы не вздумали открывать огонь.

— Предупрежу… Эх, ночка… Хороша. Сходить, что ли, в медсанбат? Там сестра новая появилась, Видели?.. Зря. Глаза у нее — будто в степном родничке две незабудки плавают.

— Уж не влюбился ли?

— Да нет, а чего-то хорошего хочется. Огрубели мы. Все накоротке, мол, спишется за счет войны. Надоело себя по частям списывать, хочется и приписать.

— Понятно.

— Она, говорят, на гитаре играет. Поет. — В темноте я увидел белые зубы Гудковского и понял, что он улыбается. — Пойдемте, послушаем.

— Давай, давай, иди… Только… Чтоб в четыре ноль-ноль выехать.

— Будьте спокойны, — и Гудковский, небрежно козырнув, зашагал в медсанбат.

Ночка и в самом деле была хороша. Крупные звезды. Легкий ветерок. Терпкий, будоражащий запах полыни, мятлика, горицвета и каких-то совсем уж незнакомых трав… Дневная жара спала, дышалось свободно. Ишь, в роднике две незабудки плавают… Забрало его. А что, если и мне пойти послушать, как поет и играет на гитаре новая сестра?.. И вдруг я вспомнил о Журавленко, что до сих пор не доложил ему о задуманной операции. Докладывать или нет? Я представил, как после моего доклада Журавленко встанет, сумрачно пройдется по блиндажу и со спокойной непреклонностью скажет: значит, для тебя уставы не писаны? Молодец!.. Ну так вот, для меня писаны — я запрещаю. Да, Журавленко запретит. Тут никаких сомнений. Значит, докладывать ему нельзя. Мне не хотелось действовать за спиной генерала, но иного пути я не видел.

На этот раз Гудковскому не повезло, проводника среди местных жителей он не нашел. Итак, приходилось посылать Никонова.

Сеня на эмке привез ко мне командира штрафной роты. Я сказал ему, чтобы через час Петров, Перебреев и Никонов находились в разведроте.

— Понимаю, товарищ полковник. Надолго их забираете? Как мне в донесении указать?

— Укажи, что откомандированы в личное распоряжение начальника штаба дивизии полковника Верескова.

— Есть.

— И замполиту передай: пусть в своем политдонесении то же самое напишет.

— Передать передам. Но он мне своих политдонесений читать не дает. А потом, товарищ полковник, мы с ним на этот предмет уже малость поцапались, вы как раз в землянку вошли. Уперся: мол, мы обязаны об этом деле доложить.

Осложнение возникало там, где я его совсем не ждал.

— Тогда вообще ему ничего не говори. Пускай докладывает.

Ровно в час дня Петров, Перебреев и Никонов были в расположении дивизионной разведроты. Здесь с каждым из них я опять беседовал порознь. Сказал о предстоящем задании, о его важности. Я не скрывал связанных с ним трудностей и опасностей; сказал, что вообще не имею права их посылать в тыл к немцам, но верю им, и если они согласны, то пошлю; что, разумеется, если они захватят и доставят сюда пленного, то в штрафную роту не вернутся; что никто не собирается их принуждать, что они вольны отказаться и тогда мы их отправим обратно.

Все трое согласились. Перебреев и Никонов мгновенно, Петров после недолгого раздумья. Перебреева будто сбрызнули живой водой, он сразу преобразился Суровость исчезла, глаза заискрились. Петров оттаивал медленнее. Более сдержанный, он не выказывал своих чувств, но и у него как бы прибыло энергии, лицо посветлело. Я видел, что оба готовы сделать немыслимое. Радость Никонова была иной. Его увлекала отчаянность предстоящего дела. Но он и тут не удержался от паясничанья. «Правильно ли я делаю, — мелькнуло в голове, — что посылаю его?» Но отступать было уже поздно.

После обеда мы тотчас принялись готовить группу к рейду. Петров, Перебреев и Никонов под присмотром Гудковского подгоняли обмундирование, смазывали пистолеты, автоматы, точили финские ножи, паковали сухой паек. Мы не стали намечать маршрута движения, но карту очень тщательно изучили и даже оговорили несколько возможных вариантов.

Как только солнце начало скатываться к горизонту, группа Петрова — его мы назначили старшим — двинулась в путь. Гудковский и я отправились проводить ее до берега Северского Донца. Шли сосредоточенно, молча. Время от времени я вглядывался в лица разведчиков, хотел уловить их настроение, и мне стало казаться, что Никонов как-то увял. Не из тех ли он молодцов, подумалось, что куражатся, когда им ничего не угрожает?

— Что это, Никонов, ты вроде поскучнел? — спросил я его.

— Песни петь потом буду. А вообще курнуть дюже охота.

Мы остановились в молодой посадке, за которой начиналась траншея к Донцу.

— Закуривайте, — сказал я. — Выгребайте до дна, Теперь курить долго не придется. До возвращения.

Через четверть часа мы спустились в траншею и зашагали дальше. Когда вышли к реке, уже совсем стемнело. Здесь в густом прибрежном ивняке ребята разделись, сложили обмундирование и, связав, положили его на небольшие специально сколоченные плотики, поверх примостили автоматы, пистолеты, ножи, патроны, продукты и прикрыли все травой и ветками. И вот в момент, когда Петров, Перебреев и Никонов уже были готовы пуститься вплавь, по ивняку, где мы укрывались, ударил немецкий пулемет. Короткая очередь прошила берег совсем рядом с нами. Мы замерли. Что это? Случайность? Или мы себя чем-то обнаружили и фрицы заподозрили неладное? Томительные секунды ожидания. Все тихо. Значит, случайность. Отлегло от сердца.

Прежде чем группа Петрова начала переправу, мы для маскировки пустили по течению несколько охапок хвороста и веток. Над рекой каждые пять — десять минут вспыхивали немецкие осветительные ракеты. Их мертвящий свет освещал спокойную гладь реки, иногда возмущаемую крохотными водоворотами, выхватывал на противоположном берегу отдельные деревья, валуны, глинистые глянцевито блестевшие срезы откоса. Справа и слева — то здесь, то там — строчили невидимые пулеметы. Очертания поймы, огромным черным пятном вдававшейся в немецкий берег, можно было лишь угадать по пунктиру вспыхивающих точек, образуемых осветительными ракетами.

— Ну, ребята…

Мы пожали разведчикам руки, вкладывая в пожатие всю нашу надежду и пожелание успеха, и они осторожно, без единого всплеска спустились в воду. Скоро плотики с их обмундированием и снаряжением, которые они толкали перед собой, поглотила ночная тьма. Шла давно ставшая привычной настороженная жизнь переднего края. Изредка заливисто тявкали пулеметы, щелкали отдельные винтовочные выстрелы. Где-то слева истошно, как ишак, проревел шестиствольный миномет и дробно, одна за другой, заколотили мины. Высоко над головами пронесся снаряд, другой. Немного погодя вдали за нашими спинами громыхнули разрывы, многократно затем повторенные эхом.