Павел Журба - Александр Матросов [Повесть]

Дружки Матросова вернулись в землянку, когда уже стемнело, и забеспокоились: Саши среди них не было. Не заблудился ли он в лесу? Только Макеев, завидуя Матросову, пробурчал:

— Не пропадет он. Видел я его в лагере.

Автоматчики успокоились. Окоченевшие за день, усталые и обрадованные; что вернулись опять в землянку, они дали отпотеть оружию, почистили его и сразу притихли, укладываясь на нарах.

Воронов пошутил было, потирая руки:

— Тепло, не дует и уютнее, чем в хоромах.

Но Макеев злобно оборвал его:

— Язык твой, что овечий хвост, треплется. Не до шуток.

— Жаль, нет Сашки, — вздохнул Костылев, — он отбрил бы тебя… И как это в жизни бывает? С иным человеком веселей живется и легче дышится, а иной так тоской уморит.

Все нахмурились, умолкли.

А Матросов шел к землянке замполита Климских, тревожно гадая, зачем его сюда позвали.

Замполит, парторг Кедров и комсорг Брагин уже сидели в землянке и говорили о нем.

— Парнишка прелюбопытный! — рассуждал Кедров. — Со смешком эдак обо всем допытывается — почему да отчего. Поначалу даже удивлял меня: экий, думаю, почемучка! А среди солдат — одному подмигнет, над другим подшутит, а иному поможет в чем. Эк, думаю, неугомонный мальчишка. А бойцы льнут к нему, как пчелы на цветок. Нравится он им.

— Льнут, как пчелы? — засмеялся Климских. — Это хорошо!

— В чем тут, думаю, штука? Пригляделся к нему ближе. А он — веселый, ну просто удержу нет. Смех будто распирает его. А веселых любят люди. И спрашивает про все: про людей, про птицу и зверя, и запоем читает, потому — жадный до всего; интерес ко всему имеет серьезный.

— Жадный к знанию — это хорошо.

— Известно, умелый и веселый человек — самый богатый. И на службе Матросов аккуратен.

— Годится, — решил замполит.

Когда Матросов вошел в землянку, замполит сказал, кивнув на собеседников:

— Мы тут говорили о тебе, Матросов. Ты много читаешь, но читаешь только для себя. А ты вот разъясняй бойцам, выясни кто чем интересуется, а мы тебе поможем.

— Как это? — встревожился Матросов. — Вроде агитатора?

— Чего испугался? — отечески улыбнулся Кедров. — Подтянешься, то и сможешь. Птице — простор для полета, а добру молодцу — рост и сила.

— Так у нас же много бойцов грамотнее меня.

— И тем найдется дело.

— Да я не знаю, как и говорить с людьми…

— А говори так же просто, как и с нами говоришь, — посоветовал капитан. — Только побольше бери из жизни хороших примеров. Да ты не сомневайся; если трудно будет, мы тебе поможем.

«Уговаривают меня, как мальчишку безусого», — подумал Матросов и для пущей солидности басовито кашлянул. Опустив голову, задумался: все-таки страшновато браться за совсем незнакомое дело. Не осрамиться бы перед товарищами. Но Александру было приятно сознавать, что доверяют ему и парторг, и замполит, и комсорг. Он впервые испытал это в колонии, когда выбирали его классным организатором. Когда тебе доверяют, чувствуешь себя сильнее и хочется быть лучше, чем ты есть.

Задержав Матросова у выхода, Брагин предложил ему выступить на комсомольском собрании. К этому тоже надо подготовиться.

Возвращался от замполита Матросов веселый, возбужденный.

Вот он, откинув обледенелую палатку, заменявшую дверь, влетел в землянку, и вьюга ворвалась вслед за ним. Язычок коптилки затрепетал и чуть не погас. Матросов стряхнул с одежды снег, потер у печурки озябшие руки, оглянулся по сторонам и удивился: спать еще рано, а тут унылая тишина. Только ворчит Макеев, натягивая на голову шинель: «Ходят и холоду напускают!»

— Почему тихо? — не вытерпел Матросов. — Братки, что приуныли? Орлы вы или мухи? До отбоя ведь еще далеко.

— Да и я про то говорю, — приподнялся Воронов.

— Так что же, по-твоему, нам кадриль танцевать? — злобно проворчал Макеев. — Все тело занемело.

— Тезка, — встряхнул его за плечи Матросов, — что ты мне закатил тоску-кручину? Мне петь хочется. Даже отдыхать нельзя с таким кислым настроением, как у тебя. Ты микробом скуки уже всех заразил. Ты рассадник инфекции, — понял? Так и Вале нашей скажу.

Макеев хмуро съежился:

— Чего липнешь ко мне? Мы ж поссорились.

— Ой, да я и забыл, что между нами прерваны дипломатические отношения! — рассмеялся Матросов. — Ну ладно, ладно, Макеша, — тормошил его за плечо Александр. — Развеселись. Скучать солдату не положено, — а?

Макеев примирительно ухмыльнулся:

— Да я что ж? Кабы не уморился…

Но Матросов уже тащил за ногу лежащего на нарах Костылева.

— Паша, бери баян, играй. Ну, уважь, друг!

Матросов, как и все, устал за эти дни, похудел; резче обозначились у него в межбровье две складки, потемнел пушок на верхней губе, лицо обветрилось. Он возмужал, повзрослел. Но по-прежнему он весел, шутит, и, хотя старается быть степенным, порой прорывается у него мальчишеская резвость. И теперь, задорно тряхнув головой и блеснув глазами, Александр сказал Костылеву:

— Играй «Калинку», Паша!

Костылев заиграл на баяне, Матросов запел «Калинку-малинку» и пошел по кругу, подрагивая плечами и хлопая в ладоши. Вот подтянул Воронов; не вытерпев, запел и Антощенко. Всем стало весело, даже Макеев ухмыльнулся.

Эта землянка была самая веселая. Сюда вечерами собирались любители попеть, поговорить. Пришли и в этот вечер «душа коллектива» Брагин, сандружинница Валя Щепица и старшина Кедров.

Валя, как всегда, пришла «по делу». Стряхнув снег с золотистых кудряшек, еще у входа строго спросила:

— Инфекции, натертости, заболевания есть?

Все хором ответили: «Есть» — и пригласили девушку к печке погреться. Только Антощенко поерзал на месте, — видно, всерьез хотел пожаловаться Вале на что-то, но, оглянувшись по сторонам, смолчал.

— Да у вас тут точно клуб, — снисходительно улыбнулась она, и пухлые щеки ее зарумянились.

Солдаты заулыбались, подвинулись, чтобы освободить ей место.

Костылев, покраснев, отчаянно тряхнул чубом, залихватски пробежал ловкими пальцами по клавишам баяна и с готовностью спросил:

— Какую, Валя, играть? Не стесняйся, говори, буду хоть до утра.

— «Под горой росли цветочки» — знаете?

Все с огорчением сознались, что не знают. Костылев смущенно опустил глаза.

— Ну, вот эту. — И запела свою любимую:

— До чего ж хорошая песня! — воскликнул Матросов, вспомнив Лину. — «Одного его любить»… — повторил он. — Еще, Валюта.

— Еще, еще пой, — просили ее и другие солдаты.

Валя с волнением продолжала; ей уже подтягивали:

На минуту она задумалась, вспоминая далекую свою Кочубеевку на Полтавщине и прощанье с чернобровым Иванком. И опять тихонько запела о вишневом садочке, где соловейко на заре поет.