Алексей Дубровин - Звонница [Повести и рассказы]

За яркими политическими изменениями в стране все реже и реже вспоминались глаза русского спасителя, но, вспомнив их, Штоф опять мысленно благодарил его за спасение. Он по-прежнему обожал Марту, двух сыновей, дочь, связывая семейное благополучие с поступком русского солдата. Но однажды попытался подумать о русском парне, а в ушах зазвучал голос Геббельса, требовавший не допустить слабохарактерности при создании в каждом немце сверхчеловека. Больше глаза русского солдата не вспоминались.

В новой войне хотелось отделаться условной принадлежностью к армии в качестве высокопрофессионального архитектора при реконструкции городов для великой Германии. Штоф надеялся, что построит новые красивые населенные пункты от Польши до Сибири, когда пространство будет очищено от лачуг и их обитателей. Возраст, опыт прежней войны, знание французского языка сыграли с Фридрихом злую шутку: его поставили в 1940 году на должность коменданта лагеря во Франции, а потом, в сорок первом, перевели в Россию. Здесь, милосердный боже, встретился русский! За минуту до расстрела! Штоф просто обязан был помиловать своего спасителя.

На построениях комендант искал глазами среди пленных «своего» русского. Искал, находил, и тогда в сознании пробуждалось что-то забытое. Пленный русский, неутешительные вести с фронта побуждали к размышлениям с вкраплениями прежнего вольнодумства. Появились сомнения в верности избранного Германией пути. Нечто подобное она уже проходила. Прошлое для Фридриха однажды едва не закончилось катастрофой. Дома ждала Марта, ждали дети. Что скажет он им, вернувшись домой при благоприятном раскладе? Против кого он сейчас воевал? Разве не звучал уже вывод в его голове о том, что великие идиоты порождают великие беды?

Душа просыпалась от спячки. В мысли приходил порядок, и обер-лейтенант Штоф чувствовал, как постепенно превращается в думающего архитектора, которым так гордились его родители и жена.

Сегодня утром он видел обращенный к нему взгляд русского. Наверно, тот молился о его заблудшей душе. Внезапно захотелось узнать, кто этот русский, как его зовут, где он родился, кем работал до войны. Комендант приказал помощнику принести ему карточку заключенного под номером 5231. А потом долго вглядывался в фотографию «Громова Михаила Владимировича, 1897 года рождения, уроженца деревни Данилихи Пермской губернии, ныне части города Молотова, попавшего в плен 27 сентября 1941 года…»

Штоф откинулся на спинку стула.

— Громоф, — сказал он вслух, — так вот ты кто … Ми-ха-ил Гро-моф, пароходный механик. Значит, в первую войну меня спасал Ми-ха-ил Громоф из Пермской губернии.

Комендант прикрыл глаза, снова вспоминая тот овраг, русского солдата с папиросой во рту, развязавшего на руках веревку и выстрелившего мимо. Какой, однако, этот русский великодушный и мужественный человек! Он чтил военные традиции — нельзя убивать беззащитного, а чтит ли их сегодня сам Штоф?

Пожалуй, Германия сильно ошиблась, пойдя войной на Россию. «Мой бог! — показалось, что вскричала сама душа. — В кого мы себя превратили? Сплошные убийства! Бессмысленная, глупая затея — мировое господство!..»

Начальник лагеря вскочил и нервно зашагал из угла в угол кабинета комендатуры, показавшейся ему страшной темницей.

Колесница войны советско-германского фронта медленно поворачивала в сторону запада. Она грохотала, приближаясь к лагерю. Обер-лейтенант Штоф получил из штаба приказ уничтожить лагерь под номером 397 и все расположенные в нем рабочие батальоны пленных в ночь с 17 на 18 июля 1943 года. Штоф ожидал такого приказа, поэтому ничуть ему не удивился. Он подготовился к его исполнению…

Комендант с вечера семнадцатого числа срочно отправил на железнодорожную станцию в сопровождении зондеркоманды все машины, груженные документами и лагерным барахлом. Сам под охраной трех мотоциклистов тем же вечером выехал на легковой машине в штаб части за инструкциями и дополнительной помощью, необходимой для проведения крупной операции по уничтожению лагеря. К ночи, однако, ни комендант, ни машины с зондеркомандой в лагерь не вернулись. Среди малочисленной охраны началась паника. На рассвете при близких орудийных раскатах наступающих советских войск охранники бросились к оставшимся мотоциклам. Еще до восхода солнца в округе не осталось ни одного вражеского солдата. Возле ограждений скулили брошенные овчарки.

В затаенных взглядах заключенных читалось смятение. Они не верили в столь легкое освобождение, осторожно собирались в группы возле бараков. И только Громов догадывался, благодаря кому пленные остались живы. «Слава богу, услышал ты меня, комендант. Спасибо!» — рвались из его сердца слова искренней благодарности немцу.

Не прошло и получаса, как бурными потоками военнопленные хлынули к воротам и смели их в мгновение. Там, за воротами концлагеря, люди бросились обнимать подошедших войсковых разведчиков отдельной разведроты 61-го пехотного полка. Повсюду неслось многократное «ура!», люди ликовали. Неохотно отпустили разведку догонять уходящего противника. Подоспевший взвод пехотинцев добавил радости: командир взвода долго не мог организовать прием и сопровождение бывших заключенных на фильтрационные пункты.

Михаил Громов тоже прошел необходимую в таких случаях спецпроверку. Капитан из СМЕРШа поинтересовался только одним: как боец попал в плен, кто был свидетелем. Ответы старого солдата подтвердили другие. К счастью, никто не рассказал капитану о странных случаях избавления пермяка от, казалось бы, неминуемой смерти.

Громова записали в действующую армию, выдали форму, оружие. Оправдывая доверие командования, он воевал до победы. Войну закончил в Праге. На груди его опять красовались два знака доблести, на этот раз — две советских медали.

Летом 1945 года Михаил Громов вернулся в Пермь, где был с радостью принят на старую должность в Камское речное пароходство. Пришли с фронта старшие сыновья Владимир и Тимофей. Судьба одарила Михаила и его супругу вихрастыми внуками, синеглазыми внучками. Никто в большой семье не знал, что довелось пережить главе семейства в концлагере и на фронте. Он же помнил все зигзаги жизненных дорог. Никак не изглаживались из памяти вой лагерных сирен, лай овчарок, расстрельные залпы у оврагов, бляхи на груди охранников. Вспоминая прошлое, вздыхал: память отсняла кадры человеческой трагедии, а отсняв, разложила по своим несгораемым ячейкам. В часы бессонницы, одолевавшей Михаила особенно после выхода на пенсию, ячейки открывались, заставляя заново переживать события прошлого.

Думая о прошедших годах, он спрашивал себя, достойно ли прожил жизнь, много ли принес счастья, горя, бед другим. Приходил к выводу, что доброго он совершил больше, чем злого. В воспоминаниях чаще всего виделась яростная схватка с немцем на дне грязного окопа, когда два солдата словно по чьей-то команде прекратили ее, осознав жизнь великим даром, посланным не для убийства себе подобных. Оба несли свой жизненный крест. Несли по-разному, но в тяжелой ноше у них появилось много общего, объединившего их в стремлении сполна воспользоваться небесным подарком.