Нгуен Динь Тхи - Разгневанная река

— Не вздумай оборачиваться, — продолжала Фи скороговоркой, — он за нами следит. Извини, пожалуйста, Тарзан, но мне нужно отвязаться от этого бонзы. Пристал, как пиявка. Надеюсь, тебе не в тягость мое общество?

Тут только он вспомнил: этого Зунга он видел в прошлом году в имении Кханя. Тогда, правда, парень не брил головы и не носил очков. Донг улыбнулся и полушутя, полусерьезно попросил:

— Не называйте меня, пожалуйста, Тарзаном.

Фи удивленно захлопала длинными ресницами:

— Почему? Тебе не нравится? Ну хорошо, не буду. Ты все еще занимаешься с Тыонгом и Нгует? Бедняжка сохнет по тебе.

— Откуда вы… — начал было Донг и залился румянцем.

— От-ту-да!.. — передразнила его Фи. — Ладно, поехали на Конгы. В такую погоду грех не погулять!

Фи проворно вскочила на велосипед и завертела педалями. Донг догнал ее и молча поехал рядом. Девушка насвистывала мелодию из какого-то модного кинофильма и, поворачиваясь иногда к Донгу, едва заметно улыбалась. Ее веселое настроение передалось и Донгу. «Вот счастливая! — думал он. — Ни забот, ни тревог…»

Так они доехали до улицы Конгы, сошли с велосипедов и направились вдоль берега под купами деревьев. Белые, точно из ваты, клубы пара поднимались над озером Чукбать. Северный порывистый ветер рвал их в клочья и отгонял на середину озера. А через дорогу блестело бескрайнее, покрытое барашками Западное озеро. Ветер развевал шелковый шарф Фи, фиолетовая ткань платья плотно облепила длинные, стройные ноги девушки. Над головой сияло голубое небо, и, когда смолкал свист ветра, становилось так тихо, что с противоположного берега озера Чукбать доносился шум турбин электростанции.

Фи повернулась к озеру, подставив лицо порывам ветра.

— Как дует! — зябко поежилась она.

— Вам холодно?

— Немного. Но все равно хорошо! А ты любишь ветер? Странно, почему над Чукбать все еще туман?

— Это не туман. С электростанции в озеро спускают воду, и, когда холодно, над ним поднимается пар.

— Действительно! До чего я глупа! А ты, Донг, такой образованный…

Донг поднял воротничок рубашки.

— Нам, пожалуй, лучше зайти в пагоду, там не так дует.

Немного помедлив, Фи согласилась:

— Ну что же, можно и зайти.

Они прошли с велосипедами по едва выступавшей над поверхностью воды кирпичной дорожке.

— Сядем! — предложила Фи. — Ты не пожертвуешь мне свой портфель? Как удобно сидеть на таком солидном портфеле!

Фи уселась под деревом, у самой кромки воды, и, вытянув ноги, довольно рассмеялась. Стоявший неподалеку мужчина с удочкой оглянулся, потом смотал леску и перешел подальше. Донг отошел к пагоде и стал ее рассматривать. Время от времени он оборачивался на Фи, которая задумчиво сидела, обхватив колени руками, и, казалось, позабыла обо всем на свете. Донг не спеша прошел во двор пагоды и стал медленно огибать сквер, разглядывая старинные надгробия. Однако мысли его были заняты другим. Интересно, думал он, можно ли назвать Фи красивой? У нее, пожалуй, слишком большой рот и глаза чуть навыкате, зато она высокая и стройная, этого у нее не отнимешь. Есть в этой девушке что-то притягательное. Наверное, все дело в том, что у нее очень подвижное лицо. Ни глаза, ни рот, ни даже копна волнистых волос ни на минуту не оставались в покое. Донг улыбнулся, мысленно сравнив Фи и Нгует. Вот уж две противоположности! Его надутая флегматичная ученица, видать, и вправду влюбилась в него. Донгу она совершенно не нравилась, но все же приятно сознавать, что в тебя кто-то влюблен. А как относится к нему Фи? Нравится ли он ей? В такой сразу не разберешься. Говорит — не поймешь, не то всерьез, не то шутит. Ей все нипочем, смеется надо всем на свете!..

А Фи сидела под деревом, задумчиво глядя на воду. Сейчас лицо девушки стало совсем иным; обычно насмешливый рот был плотно сжат, между бровей обозначилась глубокая складка. Одной рукой она машинально выщипывала траву. Почти всем знакомым, как и Донгу, Фи представлялась беззаботной, даже легкомысленной, и вряд ли кто-нибудь догадывался об ее истинных мыслях и чувствах. Фи нередко овладевала непонятная тоска и глубокое отвращение, чуть ли не ненависть к окружающим ее людям. По существу, на всем белом свете у нее был один только близкий человек — мать. Но с недавних пор она стала испытывать к ней что-то похожее на жалость и, быть может, даже презрение. Фи видела, что из-за своей слабохарактерности мать превратилась в игрушку этого типа. Нет, она не упрекала мать за ее второе замужество. Маленькой она, правда, ревновала мать к будущему отчиму, хотела, чтобы та принадлежала только ей одной. Когда они все-таки поженились, Фи была вне себя. Плакала, придумывала разные способы детской мести. Но позднее, когда Фи стала старше, все представлялось ей в ином свете. От первой жены у отчима остался сын, Тхук, почти ровесник Фи. Потом родилась Нгок. Таким образом, в их семье теперь было трое детей, и все трое совершенно разные. Это приводило к частым ссорам, упрекам, оскорблениям. Особенно когда речь заходила о деньгах или вообще о каком-либо дележе. А впрочем, их семья ничем не отличалась от других. Все это не могло не сказаться на характере девочки. Она стала замкнутой, упрямой, ее раздражала зависимость от отчима, теперь даже свои чувства к матери она проявляла по-иному, словно боясь дать им власть над собой. Многочисленные знакомые и родственники не могли нахвалиться на отчима. Его почитали человеком высокой морали. Он действительно соблюдал старинные традиции, не в пример другим, не увлекался певичками. Его никогда не видели в европейском костюме — всегда в традиционном национальном платье и тюрбане. Говорил он мягко, поступь у него была степенная. Отчим знал немного китайскую грамоту и охотно рекомендовал односельчанам китайские лечебные травы. А мать чахла прямо на глазах. Конечно, и годы брали свое, но больше всего ее старили постоянные ссоры и скандалы в доме. Вглядываясь иногда в лицо матери, Фи невольно вспоминала, какой она была лет семь-восемь назад — красивая, жизнерадостная. А сейчас эта седая грустная женщина с усталым лицом была похожа на молчаливую тень, бесшумно скользившую по дому. Приезжая домой на каникулы, Фи с каждым годом все острее чувствовала себя чужой в семье. Она видела, что ее приезды всем в тягость. Да, они украли у нее мать!

Однажды Фи приехала на новогодние праздники домой. Ей было в ту пору девятнадцать лет. Мать не могла налюбоваться на нее. «Ты что же, — шутила она, — решила поспорить с бамбуковым шестом? Небось уже и замуж собираешься?» А Фи и сама не рада была, что растет как на дрожжах. Аппетит у нее был завидный: ела все подряд и улыбалась, замечая, как округляется ее тело. На четвертый день праздников мать решила съездить с младшей дочерью в уезд Тхайнинь навестить родственников. Не желая оставаться дома без матери, Фи взяла книгу и ушла на холмы. Вернувшись к обеду, Фи заметила, что Тхук как-то странно посмотрел на нее и отвернулся. Отец с сыном уже поели, посуда была убрана, и Фи отправилась на кухню. У старой няни тоже было какое-то странное лицо. Перекусив, Фи направилась к себе и еще в дверях увидела, что ее вещи вытащены из чемодана и разбросаны по полу. В смятении она выскочила из комнаты и, разыскав няню, потребовала от нее объяснений: что все это значит. Няня шепотом рассказала, что у хозяина пропало несколько сот донгов и Тхук высказал предположение, что хозяйка отдала их Фи. Ни слова не говоря, Фи тут же собрала чемодан и выбежала из дому. Остановив рикшу, она добралась до станции и уехала в Ханой.