Нгуен Динь Тхи - Разгневанная река

Тоан помрачнел. Ему захотелось тут же предложить этим богатым гостьям покинуть его дом.

— Простите, я очень сожалею, но, как уже сказал, принять ваше предложение не могу.

Женщина продолжала улыбаться:

— Я буду с вами откровенна и заранее прошу извинить, если скажу что-нибудь не так. Дело в том, что у моей сестры незаурядные способности, а учиться она хочет только у вас. Когда мы подошли к вашей двери и я уже хотела постучаться, она остановила меня, чтобы послушать вашу игру…

Девушка вспыхнула:

— Ну что ты болтаешь, Фыонг!

«Ах, это Фыонг! — вспомнил Тоан. — Та самая красавица, из-за которой столько страдал Ты».

— Ну хорошо. — Тоан решил поскорее отделаться от посетительниц. — Я как-нибудь прослушаю вас… Простите, ваше имя?

— Ханг.

— Зайдите, пожалуй, ко мне завтра вечером. Возможно, мне удастся устроить вас к хорошему преподавателю, гораздо лучшему, чем я.

Тоан поднялся, гости тоже встали и направились было к двери, как вдруг завыла сирена. Дожди прекратились, и тут же снова возобновились налеты!

Тоан вынужден был предложить женщинам переждать у него тревогу. Они просидели минут пятнадцать, и вдруг прозвучал отбой. Тоан проводил сестер и, только когда рикша увез их, вздохнул с облегчением. Он досадовал на себя за то, что не отказал им наотрез, впрочем, если эта девица действительно способная, пожалуй, можно помочь ей. Ладно, завтра вечером все выяснится. Но кто знает, что ожидает их завтра… Просто комедия! На страну надвигается буря, а они тут сидят и толкуют об уроках музыки, словно нет ничего важнее на свете!

Ханой, словно промытый холодными проливными дождями, ожил под лучами яркого солнца. Зима была в самом разгаре, но ясное небо сияло такой голубизной, что, если бы не холод, можно было подумать, что на дворе сентябрь или октябрь.

Последнюю неделю ханойцев ежедневно тревожил надсадный вой сирены, случалось, она поднимала их и по ночам. Рассказывали, что недавно бомбили Хайфон. Многие тут же отправили своих детей в деревни, опасаясь налетов и на Ханой.

Хой получил из дома несколько писем сразу. Тхао советовала ему на какое-то время приехать в деревню. Там безопаснее, и ему было бы спокойнее работать дома. Но Хою именно теперь хотелось быть в столице, чтобы своими глазами видеть, как будут развертываться события. К тому же здесь у него появилось дело, которое могло стать поворотным этапом в его жизни.

Прошло два года с тех пор, как он расстался с Кимом, от него не было никаких вестей. И вот однажды, когда Хой уселся на скамье в сквере возле библиотеки и собрался перекусить, в воротах появился Ким в сопровождении какого-то юноши. Оба были с велосипедами. Ким в европейских брюках, сорочке с отложным воротничком и шерстяном джемпере, на ногах кожаные туфли — по виду самый настоящий студент. Хой хотел было окликнуть его, но вовремя одумался. Ким, вероятно, тоже заметил его, но сделал вид, что не знаком с ним. Значит, так надо. Увидев, что юноша прощается с Кимом, Хой решил выйти из сквера и подождать друга на улице. Действительно, через минуту Ким на велосипеде выехал из ворот и, поравнявшись с Хоем, поехал рядом.

— Здравствуйте! — улыбнулся он. — По-прежнему живете недалеко от Западного озера?

— Да.

— Постарайтесь завтра утром быть дома, я заеду к вам, — быстро сказал Ким и свернул в улицу, ведущую к католическому собору.

На следующий день Хой в ожидании Кима уселся за гранки своего нового рассказа. Ким явно запаздывал и приехал только после десяти. Хой предложил ему выпить чаю. Они уселись за стол и принялись с интересом разглядывать друг друга.

— У вас, я смотрю, уже седина на висках!

— Что поделаешь! Видно, старею. А тебя теперь уже не назовешь Молочным, вон как почернел. Впрочем, тебе это идет.

— Написали что-нибудь новенькое?

— Ничего серьезного. Каждые две недели сдаю небольшой рассказик в газету — это себе на пропитание, а месяцев за семь, за год удается написать небольшой роман для поддержания семьи. А в общем ничего достойного внимания.

— Скромничаете! Ваши произведения уже стали известны.

— Какие там произведения! — грустно улыбнулся Хой. — Пишу пустячки, да и цензура не пропустит ничего, о чем действительно стоило бы писать. Ким, ты читал в «Маяке» статьи по поводу демократии? Вот это да!

Добродушная улыбка осветила смуглое, обветренное лицо Кима:

— А все Сталинград!.. Большинство сегодняшних писак верили в победу фашистов и надеялись на помощь японцев. Ну а сейчас они переметнулись на сторону Англии и США. Так и живут — то на одних ставят, то на других. В собственный народ не верят! Бесхребетные люди. Вы читали эту книжонку о враче Тан Лаке и его тяжбе с родней жены? Черт знает что! Что это за писатель, который в погоне за деньгами не стесняется на людях обсуждать семейные дрязги. А чего стоит вся эта «литература» троцкистов из «Нови»! Скажите, Хой, вы не встречали нашего общего знакомого, помните, проповедника идей «четвертого интернационала»? Сейчас эти господа бьют себя в грудь и клянутся, что только они истинные марксисты, только они сторонники классовой борьбы. На все идут, лишь бы похоронить движение за национальное освобождение. Даже сестер Чынг [15] Сестры Чынг (Чак и Ни), представительницы землевладельческой верхушки Севера, в начале 40-х годов н. э. возглавили первое крупное восстание против китайского ига. не пощадили! И все-таки им удалось ввести кое-кого в заблуждение. Ну да ладно! У меня к вам есть другой разговор. Один наш товарищ хотел бы побеседовать с вами о вашей литературной работе. Не возражаете?

— Неужели партия обратила внимание на мою работу?

— Конечно. Литература — тоже фронт. Так что, если у вас нет возражений, давайте условимся о встрече…

Ким на минуту задумался и, понизив голос, назвал место и время встречи.

Провожая друга, Хой спросил:

— Я понимаю, тебе нельзя распространяться о своей работе, но скажи только: много пришлось ездить за это время?

— Да, немало. Иногда туго приходилось. А иногда все складывалось вполне благополучно!

Ким улыбнулся и попрощался с Хоем.

Хой никак не ожидал, что такое важное событие в его жизни произойдет при столь обыденных обстоятельствах. Удивлялся он и тому, что, обычно такой нерешительный, он, когда пришлось сделать выбор, ответил сразу, ни минуты не колеблясь. Возможно, решение это давно созрело в его душе, но вот, если бы ему предложили участвовать в борьбе с оружием в руках, согласился бы он? Пожалуй, нет. Там он был бы только обузой. А вот его перо может оказаться полезным.

Человек, с которым встретился Хой, не был похож на партийного работника; интеллигентный молодой человек, назвавший себя Куаном, его, скорее, можно было принять за учителя или чиновника. Сходство это объяснялось не столько внешностью, сколько манерой держаться, говорить. «Это, наверное, только первое впечатление, — говорил себе Хой. — Ведь я его совсем не знаю». Но и при последующих встречах это впечатление не изменилось. Куан говорил об интеллигенции, о поражениях, которые терпели японцы в районе Тихого океана, о неопределенной позиции французов, о стычках между продеголлевскими и пропетэновскими группировками в Индокитае, о грызне между японцами и французами… Обо всем он судил верно, но, слушая его, Хой отметил: Куан далек от жизни простого народа со всеми ее трудностями, печалями и радостями. Он не знает жизни ханойских закоулков и не представляет, чем живет вьетнамская деревня, окруженная топью рисовых полей. Вероятно, поэтому встречи с Куаном не удовлетворяли Хоя, они не разрешали мучившего его вопроса — как нужно сейчас писать? Нет, не оправдались его надежды… Правда, Куан предложил ему вступить в организацию Союза борьбы писателей за спасение родины — это очень важно для него.