Николай Колбасов - Штрафники. Люди в кирасах

— Это кто же у вас такой культурный?

— Помощник командира первого взвода сержант Пищурин, товарищ батальонный комиссар. — доложил Колобов.

— И не смеются бойцы над столь деликатным обращением?

— Никак нет. Сначала, правду сказать, некоторые смеялись, а теперь нет. Помкомвзвода Пищурина бойцы уважают. А занятия он ведет так потому, что высшее образование имеет.

Кушнаренко усмехнулся такому объяснению, но возражать не стал.

— Уважают, говорите? Это хорошо, когда командира за его знания и личные качества подчиненные уважают. Ну, занимайтесь, не буду вам мешать. Пойду проверю, чтоб документы на вас правильно оформили. Завтра отправка. На фронт едем…

После ужина Николай решил поговорить с Медведевым, но в казарме его не нашел. Вышел покурить на воздух и тут увидел Алексея, одиноко лежавшего на поляне. «Переживает случившееся», — подумал взводный и направился к сержанту.

— Что загрустил, Алексей? Все о семье думаешь? — попытался он отвлечь товарища от неприятных воспоминаний.

— Да нет, за невыдержанность себя корю. Сколько раз со Смешилиным добром разговаривал, убеждал. Не помогло. Он ведь не первый раз приказ не выполнил.

— Я знаю. Сам замечал, только вмешиваться не хотел. Ждал, что ты доложишь.

— Жаловаться не привык. Надеялся сам справиться. Вот и справился! — горько усмехнулся Медведев. — Теперь ребятам стыдно в глаза смотреть. Они ведь за товарища меня считали, а я…

— Что ты себя понапрасну травишь? Видел же, как они за тебя поднялись. Значит, поняли как надо. Хватит переживать попусту, дай-ка лучше махорки, а то я кисет в казарме забыл.

Медведев молча протянул Николаю свой кисет и снова уткнулся лицом в траву.

— Смешилин сейчас в канцелярии, политрук с ним беседует, — как бы между прочим сообщил Колобов, сворачивая цигарку. — Посмотрим, как на него это подействует. Да вон он уже и сам сюда идет.

Рома, подойдя к ним, молча остановился, неловко переминаясь с ноги на ногу. Видимо, его стесняло присутствие командира взвода. Однако Колобов, видя это, не уходил. Он сидел рядом с Алексеем и выжидающе смотрел на Смешилина. Тот, поколебавшись, приложил руку к пилотке и попросил разрешения обратиться к отделенному командиру.

— Обращайтесь, — сухо разрешил Николай.

— Товарищ сержант, мне поговорить с вами надо.

— Говори, — повернулся к Смешилину Медведев.

Но Рома все топтался на месте, поглядывая на взводного. «Ничего, пусть при мне говорит, — решил Колобов. — Если повиниться пришел перед Алексеем, то при мне крепче будет».

Смешилин, наконец, присел рядом с ними и застыл, глядя на выползающую из-за гряды облаков красноватую луну.

— Так о чем же вы хотели поговорить с командиром отделения? — спросил Николай.

— Извиниться перед ним пришел, — с трудом выдавил из себя Рома. — Ребята обещали мне ребра переломать, если сержанта накажут. И агитатор роты сказал, что обратно в колонию отправит, ежели не простит меня отделенный.

Смешилин повернулся к Алексею:

— Виноват я перед вами, товарищ сержант. Сам на плюху напросился. Вот при взводном командире извиняюсь.

Слова непокорного бойца наполнили Медведева тихой радостью. Прав оказался старшина — ребята встали на его сторону, да и Смешилин, пожалуй, искренне раскаивается. Алексей улыбнулся и протянул Роме руку.

— И ты меня извини. Нехорошо с тобой поступил, не сдержался.

— Чего там, — сконфузился тот. — Слово даю, что не нарушу больше дисциплину.

— И политруку такое слово дал? — поинтересовался Колобов.

— Ему я ничего не обещал, он и не спрашивал.

— Но говорил же что-то, раз вызвал?

— Говорил: перевоспитывать, мол, меня бесполезно. Девять классов да еще ФЗУ закончил, вполне грамотный и за свои поступки сам отвечать должен.

— И все?

— Так я ж сказал уже, что обратно в колонию меня собрался отправить…

— А вы что? В армии-то, я заметил, вам трудновато.

— Так что я… В штрафроте, ясное дело, не сахар. А на фронт приедем, нас как пить дать в самое развеселое местечко определят. Я ж понимал все это, еще когда добровольцем записывался. Только обратно на отсидку возвращаться мне нельзя. Засмеют ведь меня там… Каждая сявка в глаза тыкать будет. Нет, для меня теперь только один путь… Всерьез обещаю порядок не нарушать.

— Вот и хорошо. Давайте на этом и закончим разговор, — решил Колобов. — Идемте-ка отдыхать. Подъем ожидается ранний. Говорят, эшелон к шести утра подадут.

После вечерней поверки, когда бойцы взвода улеглись спать, Николай снова вышел на воздух. Он, никому не говоря об этом, решил ночью часа два-три после отбоя посидеть возле казармы. Опасался, что перед отправкой на фронт его «отпетые» повторят историю с винной бочкой. Да и спать совсем не хотелось. Что ни говори, а на фронт ехать — не на посиделки сходить.

Ночь выдалась ясной и свежей. Будто над головой кто-то раскинул огромную черную скатерть с просыпанной по ней крупной солью — звездами. Только далеко на юго-западе небо темнело тучами и изредка озарялось сполохами невидимых за горизонтом молний. Вторая половина августа на Дальнем Востоке всегда грозовая.

Устроившись на скамейке под молодой березой, Колобов докуривал уже третью самокрутку, когда заметил направляющегося к казарме сержанта Павленко.

— Ты где это был? — строго спросил Николай.

Задумавшийся о чем-то своем, Федя на мгновение замер на месте.

— Кто тут? Никак вы, товарищ старшина?

— Я спрашиваю, откуда идешь? — повторил свой вопрос Колобов.

— Да вы не подумайте чего лишнего, товарищ взводный! — Павленко несколько оправился от неожиданности. — Я с территории полка никуда не ходил и ни якой шкоды не зробил. С Марусей мы возле медпункта трошки посидели.

— Мы с тобой днем на эту тему толковали. Чтоб никакого баловства между вами не было.

— Так мы баловства и не допускаем. Маруся порядочная дивчина. Всерьез у нас с ней. Между прочим, там и наш политрук с военфельдшером Соколовой до сих пор сидят, — не без ехидства ввернул Павленко.

— Речь идет о том, какой пример ты бойцам показываешь, — не поддался на Федину уловку Николай.

— Так я ж после отбоя потихоньку из роты ушел. Никто меня и не бачил.

— Ладно, иди спать, — махнул рукой Колобов.

Павленко козырнул и зашагал к казарме, чувствуя себя немного виноватым перед командиром, которого уважал и ценил.

…Яркий, раскаленный добела эллипс луны уже перевалил зенит, а Колобов все еще сидел на скамейке. В полку все давно затихло, и ему хорошо думалось под тихий шелестящий шепот молодой березы. Вспоминался родной дом, Катюша, дети. На душе было светло и спокойно. Николая так захватили воспоминания, что он не заметил подошедшего к нему Кушнаренко.