Николай Колбасов - Штрафники. Люди в кирасах

— От-то гарная плюха! — восхищенно воскликнул сидевший за столом смугловатый парень. — Похоже, власть меняется. Тикай, Олег, швидче с трону!

— А то шибко блатного из себя строил, — пробасил другой.

Олегу и без этих комментариев было ясно, что если он не сумеет сейчас же восстановить в глазах дружков свой пошатнувшийся авторитет, его власть над ними будет утеряна навсегда… Отдышавшись, он снова набычился и ринулся на Колобова. Но тот опять ловко ушел нырком от удара и снизу вверх двинул «королю» прямо в солнечное сплетение. Красовский грохнулся на пол.

— Не лезь драться, дурак! — сердито заключил Николай. — Хоть бы умел, а то… как баба.

Щуплый подстрекатель испуганно моргал глазами, остальные выжидающе молчали. «Нет, не будут они драться за своего атамана, — оценил ситуацию Колобов. — Видно, случайная здесь подобралась компания». Красовский медленно поднялся с пола и, пошатываясь на подгибающихся ногах, облизывал пересохшие губы. Щупленький кинулся за отброшенным в сторону табуретом, поднял его:

— Садись, Олег Юрьевич, чего стоишь-то, садись.

Николай потянулся в карман за кисетом. «Пусть остынет немного „король“, в себя придет», — подумал он и вышел покурить в коридор. Здесь все так же было тихо и безлюдно.

Когда Колобов вернулся в казарму, компания по-прежнему сидела за столом, слушая полнощекого смугловатого парня. Тот рассказывал какую-то небылицу о запорожских казаках, состоявших, по его словам, с ним в прямых родственных связях. История, по всему, была занятной, и слушатели то и дело прерывали рассказчика одобрительным смехом. Особенно веселился кряжистый, лет тридцати с лишним, мужчина в линялой сатиновой рубахе, из рукавов которой чуть не по локоть высовывались его непомерно длинные руки. Нещадно дымя махоркой, он время от времени хлопал себя ладонями по коленям и восторженно приговаривал:

— Ох ты, мать честная… Ну-у, елки-моталки… Это ж надоть…

— Вы бы в коридор покурить вышли, здесь же дышать нечем, — упрекнул его Николай.

Длиннорукий недоуменно посмотрел на него, на плавающие в комнате клубы дыма и, смутившись, молча погасил самокрутку.

— Не круто берешь, боксер? — спросил сидевший чуть в стороне Красовский. — Что же будет, когда тебе за старание лычки повесят?

— То же самое и будет, — миролюбиво ответил Колобов. — В армии без дисциплины нельзя. По званию я не ефрейтор, а старшина. И не боксер вовсе. Так, на досуге кое-чему подучился.

— Неплохо тебя подучили. Гляжу — ухарь. По фене ботаешь?

— Что? — переспросил Николай.

— Не блатной, значит, раз языка не понимаешь.

— Да в школе по русскому вроде неплохо тянул. — Николай заметил, что и остальные, оставив запорожцев, прислушиваются к их разговору.

— Старшина, говоришь. Это что же, в каптерке, по хозяйственной части? — поинтересовался Олег.

— Нет, механиком-водителем танка служил.

— Ну да?! И воевать довелось, или так, на понт меня взял?

— Довелось. Вот, — Николай вынул из кармана коробочку с медалью, — можешь убедиться.

Олег вынул и внимательно рассмотрел награду.

— Глянь-ка, братва, и вправду фронтовик.

К медали потянулись остальные.

— «За отвагу»… Да-а, сильна вещица, — уважительно протянул полнощекий.

— А что же вы ее в кармане носите? Ей на груди место.

— Да вроде как не к лицу боевой награде со срезанными петлицами соседствовать. Вот восстановят в армии, тогда и надену, — просто объяснил Колобов.

— Как же так вышло, что вы, заслуженный старшина-танкист, с фронта и в нашу компанию угодили? — ехидно спросил щупленький.

— Заткнись, огарок! — цыкнул на него Красовский и, обращаясь к Колобову, пояснил: — Это «шестерка» моя, по-военному — ординарец. Шустрый парень, только любопытный не в меру. Не обращай на него внимания.

— Да я и не скрываю, что со мной случилось. Как-нибудь расскажу на досуге. Совсем недавно еще служил.

— И я был военным. Сержант по званию, — подключился к разговору молчавший до того мужчина с интеллигентным лицом.

— Тоже мне «сержант», — скривился Олег. — Ворюга он, только государственный. Пищурин его фамилия. Говорит, высшее образование имеет и диплом геолога. В армии хозяйственником был.

— Интендантом, — уточнил Пищурин.

— Один черт, — отмахнулся Красовский. — Дали ему полный портфель армейских грошей, а он их вертанул и сказал, что в поезде стырили.

— Это он так по своему разумению излагает, — горько усмехнулся Пищурин. — Деньги у меня действительно украли в поезде. Только суд не поверил мне. — И, переключаясь с тяжелой для него темы, добавил: — Ловко вы этого «короля» с трона турнули. Спасибо вам.

— Да-а, дуже гарно получилось. А мы-то, дурни, ухи развесили. Думали, шо он и вправду як хуторской бугай силен, — с улыбкой дополнил полнощекий, нажимая на украинский выговор.

— Ты бы хоть не вякал, хохол ханкайский, — вскинулся Олег. — Тебе-то я запросто вязы сверну.

— Може спытаешь?

Но Красовский уже отвернулся от него к Колобову.

— Этот обрусевший хохол тоже в армии подзалетел. Зовут Федей Павленко. Хитрый, но с глупинкой, трепач и бабник. После отбоя смылся тайком к своей фифочке в деревню и пробыл у нее десять часов. Ну, ему за каждый час самоволки по году и вмазали.

— Окромя глупинки усе по дилу, — улыбнулся во все лицо Федя.

— А это — Прохор Застежкин, — представил Олег длиннорукого в сатиновой рубахе. — Потомственный охотник. Расписывается только крестиком, читать не умеет.

— Жизнь такая… не до школы было, — Прохор попытался оправдать себя в глазах заслуженного старшины.

— Помолчи, — одернул его по привычке Красовский. — Безграмотный обалдуй, но силы неимоверной. Еще до войны на три года втюрился за то, что троих мазуриков покалечил.

— Ты чего плетешь-то? Чего плетешь? — вскочил с места Застежкин.

— Не «плетешь», а «говоришь», и не «чего», а «что», — поправил его Олег.

— Дык брешешь же ты! В том-то и закавыка, товарищ танкист, што не хулиганничал я, себя оборонял. Сдал, значится, пушнину скупщику, получил тети-мети и, как полагается, к чайной подгребаю. А там жулье в сенцах сгрудилось, отжали меня в угол и давай по карманам шарить. Ну, и забеленился я, оборониться решил.

— И что же?

— Дык што? У одного два ребра хрупнуло, у двоих по три. Так ить не хотел же я, само по себе как-то вывернулось…

— Хватит трепаться, — остановил Прохора Олег. — Молчун, а как раскроет хлеборезку, за день не переслушаешь. Особенно про охоту. Не воры тебя прижали в углу, Застежкин, а пьяные фраера. Пошутить хотели, а ты им ребра начал крушить.

— Это ты так маракуешь, архар безрогий, — обиженно отвернулся от Красовского Прохор, а тот уже направил указательный палец на своего «ординарца».