Николай Колбасов - Штрафники. Люди в кирасах

Валентин, безнадежно махнув рукой, сказал:

— Сам поймешь.

— Ну а как тут у вас? Жить-то хоть можно? — спросил Вася.

— Да ничего, днем спим, по ночам беседуем. Баланду дают, работу не спрашивают, так что жить можно.

Открыли ворота, и новички вошли во двор. Их пересчитал какой-то лейтенант, провел на середину двора и остановил перед одним из бараков, где было управление лагеря. Алексею теперь удалось рассмотреть того, кого называли Васькой. Это был совсем юный парнишка в армейском ватнике и шапке-ушанке. Он, не выходя из строя, все еще разговаривал со своим приятелем. Новичков окружила толпа старожилов, завязались первые знакомства.

Но вот из здания вышел невысокий полнеющий капитан с рыжими, подбритыми бровями, в голубой фуражке, из-под которой оттопыривались красные уши. Это был начальник лагеря. Лейтенант, его помощник, подал команду «Смирно». Капитан подошел поближе и, приложив руку к козырьку, крикнул:

— Здрасьте, новички!

Прибывшие нестройно ответили. Скомандовав «Вольно», капитан прошелся вдоль строя и сказал:

— Значит, так, товарищи. Вы прибыли в лагерь для прохождения спецпроверки. Вас освободят, как только установят ваши личности и убедятся, что вы не совершили никаких преступлений перед Родиной. Переписка не разрешается. Размещаться будете вон там, — и капитан указал на широкий приземистый барак с крыльцом, напоминавший полуразвалившуюся баржу. Впрочем, как потом Сушко узнал, барак этот действительно называли «баржей».

— Места покажет староста — подполковник Туров, — и капитан кивнул в сторону человека, стоявшего поодаль. Новички разом повернули головы. Алексей увидел сухощавого, чуть сутулого человека лет сорока пяти в начищенных сапогах, с чисто выбритым лицом и щеточкой коротко подстриженных усов. Он спокойно встретил взгляд сорока пар глаз и поправил шинель, наброшенную на плечи. Алексей про себя отметил, что подполковник резко отличался от остальных лагерников аккуратным, армейским видом, с которым не вязалась его шинель внакидку. Он выглядел человеком, не принадлежавшим к заключенным. Но как потом оказалось, подполковник — Туров своей судьбой почти ничем не отличался от других.

Капитан выждал минуту и спросил:

— Вопросы есть?

— Есть! — отозвалось несколько голосов сразу.

— Как называть вас: товарищ капитан или гражданин начальник?

— Называйте по званию.

— Сколько мы будем сидеть здесь? — крикнул стоявший рядом Шубин.

— Я сказал: столько, сколько потребуется, чтобы разобраться, кто вы и что вы.

— Лучше бы на фронт, — возразил кто-то несмело. — Ведь там мы нужны позарез.

— Успеете и на фронт. Война еще не кончилась.

— Где будем работать? — узнал Алексей голос Чернышева.

— Работать не будете. Офицеры к труду не привлекаются.

Кто-то еще спрашивал что-то, но капитан уже скомандовал:

— Р-раз-зойдись!

Так началась для Алексея новая жизнь, о которой месяца два назад не имел никакого представления, она ему не могла даже присниться. Теперь оставалось только одно: терпеливо ждать своей участи.

В «барже», куда новички вошли вслед за Туровым, было сумрачно. Справа и слева, закрывая свет от окон, рядами стояли голые двухэтажные нары. Между ними оставался широкий проход, в конце которого была дверь в комнаты следователей. Слева у самой этой двери нар не было: там стоял немудреный огромный стол, отполированный до блеска руками «забойщиков», две скрипучие скамейки и в углу — тумбочка, покрытая грязным кумачом. На стене висел портрет Сталина, а под ним — карта Европы. Это был красный уголок.

Четыре человека, лениво переговариваясь, стучали костяшками. Они совершенно не обращали внимания на новичков, располагавшихся на нарах.

Алексей, заняв место, пошел бродить по лагерю. Стоял солнечный весенний день. Голое поле вокруг сбрасывало остатки снега, недавно просохшие бугорки чуть парили, в бездонной синеве звенел невидимый жаворонок, на опоре высоковольтной линии, стоявшей на территории лагеря, трубным голосом кричал грач.

У стен барака, обращенных к югу, было тепло и сухо. Возвышения фундамента, забранные досками, наподобие завалинок, служили скамейками. Оставив постылые бараки, обитатели лагеря вышли на солнышко. Одни беседовали, другие поигрывали в карты, третьи просто нежились на весеннем солнышке.

Алексей вернулся в барак после ужина, когда уже совсем стемнело. В красном уголке и вокруг на нарах теснился народ. На столе лежала свежая «Правда», но никто ее не читал: чего-то ждали.

— Почему не читают? Неграмотные, что ли? — спросил кто-то, протиснувшись поближе к столу.

— Левитана ждут… — ответили ему.

— Какого еще Левитана?

— Сейчас увидишь.

Вскоре к столу прошел высокий, костлявый парень лет двадцати пяти в больших роговых очках. Перешагнув скамейку, он сел на приготовленное место, снял очки, не спеша протер их грязным носовым платком и негромко откашлялся. «От Советского Информбюро…» — начал он. Его глубокий бас был настолько сильный, что, казалось, заполнял все огромное полутемное помещение барака, бился в окна, выползал за двери, неся людям тревоги и заботы другого мира.

Когда сводка была прочитана и обсуждена, все разбрелись по своим местам. Теперь только Алексей увидел, что его соседями «с головы» были те самые парни, которые так радостно встретились у ворот. Они укладывались так близко от Алексея, что если бы он захотел протянуть руку, то мог бы потрепать их за волосы.

Оба все еще болтали, что-то вспоминали, и Алексей из разговора понял, что они встретились где-то под Харьковом. Валька (тот, который попал сюда раньше) был сам оттуда. Они вместе лежали в каком-то нелегальном госпитале профессора Мещанинова. Их выписали оттуда вместе, но к партизанам они не пошли, как другие, а перебрались через фронт самостоятельно.

Но вот и они умолкли. Постепенно весь барак погрузился в сон: затих гомон, не вспыхивали огоньки потайных цигарок, на соседних нарах кто-то уже стонал в беспокойном сне. И только внизу, под Алексеем, глухо бубнили два голоса. Алексей прислушался.

Один, хриплый, простуженный, шептал:

— Одним словом, не поймешь, как они там проверяют. Допрашивают, записывают, а тебе ничего не говорят.

— А страшно на допросе? — спросил другой, явно новичок.

— Первый раз страшновато было, — шептал с присвистом хрипун. — Ведь не знаешь, как они дело повернут. Но, скажу я тебе, это зависит еще, к кому попадешь. Тут капитан Кочергин есть. С виду строгий, сердитый, а потом разговоришься — ничего вроде. Главное — не запугивает он. И еще, говорят, многим помог, доказал невиновность, ходатайствовал о реабилитации. Правда, копается во всяких мелочах: где, да как, да что. Да ведь и работа такая. А другие чисто собаки. Ничему не верят. Есть такой Мамонин да еще Швалев. Им как ни доказывай — все виноват…