Валентин Булгаков - На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно».Годы войны

— Анатолий, дорогой! Зачем сидишь? Все бросай, конспект бросай, учебник бросай. Победа, понимаешь?

— Что? Что ты сказал?

— Победа, говорю! Германия капитали… капилир… В общем, сдались фашисты! — И он в диком стремительном танце пошел по комнате.

Мне верилось и не верилось. А душа уже ликовала.

— Но откуда ты узнал?

— Все говорят… Сталин по радио выступал! Эх, что сейчас творится на улице… Пошли скорее!

Мы выбежали из общежития. Весь город покинул свои дома. Возбужденные, радостные люди поздравляли друг друга, пели, смеялись. Вот промчались куда-то мальчишки с большим красным флагом в руках. В глазах восторг — Победа! У обочины дороги пожилая женщина обнимает двух смущенных молоденьких красноармейцев, всхлипывая, причитает: «Соколики вы мои, дождались праздника. А на моих двоих… похоронки…» Дальше она не может говорить. Как ее утешить в День Победы?

На площади качают какого-то бравого моряка, грудь — в орденах. Мальчишка бережно держит двумя руками его бескозырку. В садике напротив театра танцуют и поют, там уже не протолкнуться, много людей, и все свои, чужих сегодня нет…

Чуть отойдя от площади, мы встретили Катю Печерицу, студентку нашего курса.

— Ребята, с победой вас! Радость-то какая! — И, не удержавшись, заплакала.

Магомед осторожно взял ее под руку.

— Это я от радости. Сейчас пройдет! — сквозь слезы улыбается она. — Пойдемте домой, а? Там, наверное, уже все собрались.

В общежитии сплошной гул.

— Теперь заживем! Не хуже, чем до войны, скоро всего будет навалом! — горячо доказывал Ивану Расторгуев.

Появился Гена Поцелуев с аккордеоном в руках.

— Геночка, наконец-то! — налетели на него девчонки. — Нам только твоей музыки и не хватало.

— Не согласен! — замотал он головой. — Не хватает еще знаете чего? Доброй чарки, по случаю великого праздника!

— Правильно, Гена! В такой день не выпить — просто грех! — подхватил Расторгуев. — Так ведь, девчата? Ваше дело — организовать немного закуски, а остальное мы берем на себя.

Прошло не более часа, как стол накрыт. Девушки постарались на славу. Здесь и свиная домашняя колбаса, принесенная Лидой, и копченая рыба, полученная Катей на продуктовую карточку, зеленый лук, кем-то купленный на базаре. Успели нажарить картошки.

Наконец Рая звонким, как колокольчик, голоском торжественно провозгласила:

— Мальчики, девочки! Прошу садиться за стол.

Все пришло в движение, зашумели, задвигали стульями.

— За победу, друзья! — поднялся с места Иван. — За тех, кто ковал ее, не щадя жизни.

Все встали.

— За долгожданный праздник! — тихо добавила Катя.

— Ура! — взорвался Магомед.

— Ур-ра! — подхватили все.

— Девушки, ребята, давайте танцевать! — перекрывая шум и гам, закричала Рая. — Гена, музыку!

Быстро сдвинули в стороны стол, стулья. Геннадий прошелся по клавишам, как бы проверяя, все ли на месте, и заиграл вальс.

Мы с Ваней отошли к открытому настежь окну. Вечерело. С улицы также доносилась музыка.

— Завидую я нашим ребятам, которые сейчас в Германии, — вздохнул Иван. — Нам вот не удалось туда дойти. Ну, да что жалеть. Сделали, что могли. Сегодня в нашем доме праздник!

Сергей танцевал в паре с Раей. В старательно отглаженном костюме он, высоко держа голову, картинно вел свою партнершу. Раиса, в крепдешиновом платье с розами, с ярко накрашенными губами едва поспевала на своих высоких каблуках.

За ними следовали Виктор с Лидой. Наклонившись и касаясь лицом ее волос, он что-то говорил. Я почувствовал слабый толчок в сердце. Лида громко смеялась.

Во время короткого перерыва Катя подошла к Геннадию и что-то шепнула на ухо. Тот кивнул головой. Задорный, искрометный мотив лезгинки заполнил комнату.

Магомед вздрогнул, поправил на гимнастерке ремень.

— Просим, просим! — захлопали все в ладоши, освобождая место посередине комнаты.

Магомед приподнялся на носках, все еще не решаясь начать. Но его уже подталкивали со всех сторон.

— Магомед, ну что же ты, давай, давай!

Взмахнув руками, он понесся по кругу, молниеносно перебирая ногами.

— Асса, асса! — подбадривали его, дружно хлопая в ладоши.

Сделав два круга, он вдруг остановился перед Катей, пританцовывая на носках.

Катя смутилась.

— Магомед, я ведь не умею!

Но он был непреклонен.

— Попробуй, как сумеешь! — кричали подруги. Катя вышла в круг, с каждым шагом обретая уверенность и убыстряя темп. Магомед шел за ней по пятам. Пара — на загляденье!

— Браво, Катя! Молодец, Магомед! Смотрите, как у них здорово получается, хоть в ансамбль! Асса! Асса!

Я незаметно вышел в коридор и прислонился к подоконнику. Музыка доносилась сюда глуше. Какой день! На душе и радость и смятенье. Я дожил до этого дня, несмотря ни на что. Значит, я победитель. А победитель не должен быть на обочине жизни. Все, что мы потеряли, — все не зря. Ребята танцуют, это хорошо. Многие сложили головы, чтобы они сегодня танцевали. Я помню тех парней. Мне за них жить, работать. Как это сказал поэт? «Ушли, не долюбив, не докурив последней папиросы»…

Тонкая рука осторожно коснулась моей щеки.

— Толик, ты почему один? Пойдем… Там ребята тебя спрашивают. Пойдем, а? — Глаза Лиды были широко открыты и смотрели непривычно серьезно.

«Анатолий, звонили из госпиталя, где ты лежал, и просили срочно зайти к комиссару. В институте тебя не нашел. Иду на стадион. Ваня».

Я встревоженно вертел записку Нагорнова, которую обнаружил на тумбочке.

Размышляя на ходу, зачем я мог так срочно понадобиться комиссару, скорым шагом приближался к госпиталю. Сердце забилось неспокойно, когда я увидел здание с большими окнами. Все-таки с ним связано немало, и меня порой тянуло сюда, особенно в первые недели после выписки, во время бесцельных прогулок по Саратову. Но в госпитале ведь все быстро меняется. Знакомых давно нет. Несколько раз я навещал Липатова, который оставался дольше всех нас. А потом и он выписался, уехал к матери, долечиваться. Надоедать же врачам и сестрам, по горло занятым работой, я не решался.

— А, Петров! — поднялся мне навстречу комиссар. — Здравствуй, здравствуй! Садись, — показал на стул и сам сел напротив, близоруко рассматривая меня. Лицо его выглядело усталым, в волосах прибавилось седины.

— Да ты совсем молодцом! — продолжал он. — Поправился, посвежел. Ну что ж, рассказывай, как дела, как живешь?

— Да все как будто наладилось. Учусь в юридическом институте, на втором курсе. Живу в общежитии, привык.

— Слышал, слышал о твоих успехах. Ну а как твоя рука?

— Зимой сильно болела, обморозил я ее…

— Как же ты так неосторожно. К нам обращался?

— Нет… В поликлинике лечился.

— Напрасно, напрасно нас забываешь. — Комиссар поднялся со стула. Вслед за ним встал и я. — Уж тебе бы мы не отказали. И как лечить твои пальцы, здесь знают наверняка лучше, чем в поликлинике.