Владимир Макеев - Кому светят звезды

Через порт, по которому предстояло нанести удар, проходила линия фронта. На окраине города полыхали бои. Гитлеровцы спешили вывезти остатки войск. Было видно, как загружались у причалов техникой и живой силой вражеские транспорты.

— Первое и второе звенья, цель — зенитные средства в порту. Третье и четвертое — атаковать суда у причалов, — приказал командир эскадрильи.

Штурмовики Вологдина и его ведомого старшего лейтенанта Киселева, прорвавшись через заградительный огонь, почти одновременно обрушили бомбы на крупное судно. Взвилось пламя и сразу стало гаснуть: транспорт погружался кормой в воду прямо у причальной стенки. На другие причалы пикировали штурмовики четвертого звена. Враг недосчитался еще двух транспортов.

Приблизившись к аэродрому, самолеты снизились, и сразу потемнели то и дело закрывавшие кабину облака. Ближе к земле они всегда кажутся темнее. На взлетном поле авиаторы рассредоточили «илы» и отошли от машин. Вологдин остался стоять у плоскости. К нему подошел воздушный стрелок старший сержант Долгов:

— Что загрустили, товарищ командир? Ногу натрудили?

— Не о том ты, дорогой!

— Вы же отлично летали и бомбили! Мне виднее всех это!

— Непросто все. До нынешнего дня неудобно перед всеми себя чувствовал. Однажды на вокзале я испытал такое чувство, когда в часть из госпиталя добирался. Старая женщина подходила к каждому, плакала и показывала фотографию сына. От него с фронта третий год никаких вестей, кроме официальной похоронки. Она спрашивала, не встречал ли кто из нас его, не видел ли могилы. Прибывали и убывали поезда, приезжали и уезжали люди, а она все ходила и искала. Стыдно мне стало перед русской женщиной-матерью, что я живой, а ее сын сложил где-то голову…

Помолчал Долгов, понял, почему задержался у машины и задумался заместитель командира эскадрильи. Большой смысл был для капитана в нынешнем дне и первой после ранения победе. Подумал воздушный стрелок, что для командира после передряг, которые щедро выпали на его долю, сегодняшний успех можно сравнить только со всем самым первым: первым подъемом в небо, первым боевым вылетом, первым сбитым вражеским самолетом. Он не стал говорить всего этого капитану, отозвался со вздохом:

— Сколько таких матерей, товарищ командир…

До мельчайших подробностей запомнил день того боевого вылета Вологдин. Двигался вперед фронт, и вот настало время перебазирования. Это — будто переезд на новую квартиру — всегда событие. А здесь не новая квартира — необжитый полевой аэродром, где все понадобится: каждая стремянка, воронка, гайка и шплинт. Грузят имущество в автомашины и вагоны. В кузова автомашин — самое нужное, они скорее приедут, а когда прибудут вагоны, неведомо…

На новый аэродром можно перегонять лишь исправную технику, а тут, как назло, неувязка: молодой летчик доложил, что при посадке на его машине не выпускались шасси, пришлось выпустить их аварийно. На земле поставили «ил» на козлы, освободили «ноги» — поднимаются и выпускаются на пятерку. Вроде все хорошо, а причина возникшей в воздухе неисправности неясна. Наставление по производству полетов запрещает выпускать машину в воздух до выяснения причины отказа.

Прибежал к Михаилу инженер Залесный: что делать с «илом» молодого летчика?

— Снимайте машину с козлов, — распорядился замкомэска, — мы с тобой, Иван, на ней полетим, а лейтенант на моей — исправной.

Перелетала эскадрилья, перебазировался весь полк, другие части. И вскоре сто восемьдесят самолетов авиации флота вместе с летчиками фронта бомбами, реактивными снарядами, огнем пушек и пулеметов поддерживали наше наступление в районе сильно укрепленной врагом военно-морской крепости Либава, совершали дерзкие налеты на порт. Под их ударами тонули у причалов и на подходе к базе фашистские корабли и суда, доставлявшие оборонявшимся гитлеровцам оружие, боеприпасы и пополнение.

Удачными оказались налеты авиации на город и порт. На земле наши дела шли хуже, чем в небе. Усилия обеих сторон были напряжены до предела. В районе Клайпеды к позициям морской железнодорожной артиллерии прорвались вражеские танки. Крупнокалиберные орудия, предназначенные для поражения морских целей, разбивали своими снарядами стальные коробки, словно тяжелый молот хрупкие орехи. Но остервенело лезли вперед гитлеровцы. Несколько машин выскочили в мертвую, недоступную для орудийного огня зону. Моряки сменили свою мощную артиллерию на карманную — гранаты. Трудно сказать, чем бы закончился бой, если бы не подоспели флотские «илы» и не обрушили на фашистов бомбы и огонь двадцатитрехмиллиметровых пушек.

Катя даже удивилась, что так легко и просто удалось ей достать билет для проезда к новому месту службы кружным путем. Круг был небольшим, а причина — повидаться с матерью после трех лет разлуки — казалась ей достаточно уважительной, чтобы задержаться на денек с прибытием в часть, находящуюся где-то в Восточной Пруссии.

Заместитель начальника строевого отдела училища, при котором работали курсы стрелков-радистов, невысокий лысеющий капитан без единой награды на отлично сшитом кителе («Не воевал», — отметила про себя Вологдина), сказал ей, вручая документы:

— На дорогу дано столько, сколько составляет расстояние от нашего города, деленное на скорость передвижения поезда, — шестьсот километров в сутки. Все равно опоздаете. Тем более по прифронтовой полосе придется ехать, там станции и мосты разрушены, пути восстанавливают, здорово не разбежишься.

— Мне бы к матери заглянуть. Эвакуирована она еще в сорок первом из Ленинграда. В годах уже. Да и не на курорт еду. Пожалуйста, добавьте денька три — ну хотя бы по одному за каждый год войны!

— Дать вам побольше дней не проблема. Не три дня, десять можно бы дать, тем более на фронт едете. Но все своевременно положено делать.

— Как своевременно?

— Когда при подготовке к выпуску документы оформляли, следовало подать докладную записку начальнику училища. Он своей властью десять суток отпуска с заездом к матери мог бы предоставить. Теперь документы подписаны, поздно, — отрубил капитан, думая, как бы поскорее избавиться от назойливого стрелка-радиста в юбке.

— Но я же ничего этого не знала!

— Это не причина порядок нарушать, — убежденна сказал он.

— И даже для женщины нельзя сделать исключение?

— Ни за что! — Капитан даже изменился в лице. — У начальства и без меня дел по горло.

Катя заплакала, а капитан сердито продолжил:

— Вы сержант, а не институтка какая-нибудь. Нечего реветь. Лучше на поезд поторопитесь.

Вологдина поняла, что разговаривать с этим служакой-канцеляристом бесполезно, да и не нужны были ей десять суток. На денек-другой только заскочить к матери, и довольно. Она, как и все курсанты, сама торопилась на фронт, на войну.