Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

Именно по этой причине вечером, нетерпеливо ожидая появления Алисы возле разграничивающей два лагеря ограды, Руди до самой верхней пуговицы застегивает свою куртку, добытую им на черном рынке. Сегодня он просто не может спокойно стоять на месте, его нервы подобны электрическим проводам с износившейся обмоткой, которые то и дело искрят.

Накануне он попросил Алису о помощи. Речь шла о выполнении полученного им срочного поручения Шмулевского: установить точное количество членов Сопротивления в семейном лагере. Работа Сопротивления так глубоко законспирирована, что подчас сами его члены не знакомы друг с другом. Тем вечером Руди узнал, что и Алиса тоже, через свою подругу, связана с движением Сопротивления.

Шмулевский немногословен: редко когда произнесет более полудюжины слов подряд. Это еще один элемент его техники выживания. Когда кто-то просит его о дополнительных пояснениях или пеняет ему на краткость, он в ответ приводит слова своего дру- га-адвоката, который говаривал, что до седых волос доживает не кто попало, а только немые. Но Руди застал его в особо мрачном настроении духа и не смог удержаться, чтобы не задать вопроса о признаках — предвещают ли они что-то дурное. Ответ Шмулевского, как всегда скупой и неизменно осторожный, был таков: «Плохи дела».

Дела были плохи в семейном лагере.

Охранники на вышках видят регистратора карантинного лагеря и его подружку-еврейку из семейного, подходящую к ограде со своей стороны, — ту же картину, что наблюдают практически каждый вечер. Рутина, на которую они уже не обращают внимания. С того расстояния — физического и морального, — которое отделяет нацистов от узников, немцы видят последних кусками пронумерованного мяса. Не отличают они одну тощую и одетую в лохмотья еврейку от другой. Поэтому им и невдомек, что в тот вечер к ограде выходит не Алиса Мунк, а Елена Резекова, одна из лучших подруг Алисы, член Сопротивления и один из координаторов движения. Именно она приближается к ограде, чтобы передать Руди ту конфиденциальную информацию, которую запросил руководитель Сопротивления: в семейном лагере тридцать три члена подпольного движения, разделенных на две группы. Елена задает ему свой вопрос: узнал ли он что-нибудь еще по поводу перемещения? Но новостей мало. До него лишь дошел слух, что эту партию людей отправят в Хайдебрек, но подробностей никаких нет. Администрация утечек не допускает.

Какое-то время оба смотрят друг на друга, не произнося ни слова. Девушка в других обстоятельствах могла бы быть красавицей, но сейчас немытые и спутанные волосы, запавшие щеки, грязная одежда и потрескавшиеся от холода губы превратили ее в нищенку двадцати двух лет от роду. Розенберг, обычно такой разговорчивый, просто не знает, что еще сказать этой девушке с искалеченным настоящим и исполненным мрака будущим.

Во второй половине дня Руди, под предлогом необходимости отнести некие списки, получает разрешение посетить лагерь BIId. Истинная его цель — встреча со Шмулевским. Руди находит его сидящим на деревянной скамье перед бараком, жующим какую- то травинку — замена табаку. Руди, который всегда умудряется раздобыть все необходимое, предлагает ему сигарету.

И передает Шмулевскому информацию о количестве членов Сопротивления в семейном лагере и роде их деятельности, то есть те сведения, которые накануне дала ему Елена. Шмулевский ограничивается кивком. Руди ожидал, что тот хоть как-то объяснит ему ситуацию, но никаких объяснений не последовало. И тогда Руди, как будто тому это неведомо, сообщает Шмулевскому, что на календаре — 4 марта, так что прошло ровно шесть месяцев со дня прибытия в лагерь партии Алисы и наступает момент реализации «особого обращения».

— Хотел бы я, чтобы этот момент не наступил никогда.

Поляк молча курит. Розенберг понимает, что их встреча окончена, и неуклюже прощается. Он идет назад в свой лагерь, раздумывая о том, что означает молчание Шмулев- ского: утаивает ли он таким образом некую критически важную информацию или же за его молчанием скрывается абсолютное незнание того, что происходит.

Вечерняя поверка длится дольше обычного. Несколько эсэсовцев обходят всех капо и сообщают им о необходимости прибыть к пропускному пункту в лагерь. Там их ожидают гражданский ответственный лагеря ВIIЬ (так называемый камп капо, обычный немецкий уголовник по имени Вилли) и Пастор, окруженные охранниками с автоматами в руках. Узники могут видеть, как старшие по баракам подтягиваются к унтер-офицеру, вставая перед ним полукругом.

Фреди Хирш энергичными шагами пересекает лагерштрассе, обгоняя других капо, с большей неохотой приближающихся к месту сбора. Хотя уже смеркается, профиль спешащего на встречу Хирша — гордый, раскованный — разглядеть нетрудно.

Пастор ожидает подхода всех участников встречи, засунув руки в рукава мундира. Глядя на приближающихся людей, он цинично улыбается. Сразу видно, что он в хорошем настроении. Для сержанта освобождение от существенной части узников — хорошая новость: сбросишь половину заключенных — избавишься от половины проблем. Его помощник раздает собравшимся капо списки имен тех прибывших с сентябрьским транспортом и живущих в их бараках людей, которых следует оповестить о том, что завтра утром им с личными вещами (ложкой и миской) нужно построиться отдельно, поскольку они будут перемещены в другой лагерь. В блоке 31 ночует всего один человек, его блокэлътестер, и он получает самый короткий список, в котором значится всего одно имя — его собственное: Альфред Хирш. Среди гробовой тишины, нарушаемой лишь легким шелестом бумажных списков, он — единственный, кто решается выйти вперед и, вытянувшись перед унтер-офицером, задать вопрос.

— С вашего позволения, господин обершарфюрер. Могли бы мы узнать, в какой именно лагерь нас переводят?

Пастор, не мигая, в течение нескольких секунд разглядывает Хирша. Задать вопрос по собственной инициативе, без предварительного разрешения говорить, считается проявлением непочтительности, которое унтер-офицер СС не имеет обыкновения оставлять без последствий. На этот раз он, однако, ограничивается резкостью своего ответа.

— Вас оповестят, когда в этом возникнет необходимость. Вернитесь на место.

Капо начинают выкрикивать перед своими бараками имена людей, включенных в списки на завтрашнее перемещение. Поднимается растерянный гул голосов: люди не знают, стоит ли им радоваться тому, что они покидают Аушвиц. Снова и снова звучит один и тот же вопрос:

— Куда нас отправляют?

Но ответа нет — либо предлагаются столь разнообразные домыслы и догадки, что ни одна из версий ни на что не годится. Всем и каждому приходилось слышать об «особом обращении» по истечении шести месяцев. Но что имеется в виду? Даже самые завзятые оптимисты осознают, что это перемещение с неизвестным конечным пунктом, незнамо куда: в жизнь или в смерть.