Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

— Что же это творится? — испуганно спрашивает маленькая девочка.

— Не бойтесь, — говорит им Мириам Эделынтейн. — Это наши друзья из сентябрьского транспорта. Они возвращаются.

Дети и их преподаватели молча переходят с места на место в медленном круговороте. Многие шепчут молитвы. Дита складывает ладони лодочкой и пытается поймать хоть что-то из падающего с небес дождя человеческих душ, не сдерживая слез, которые оставляют на покрытых пеплом щеках белые бороздки. Мириам Эделынтейн прижимает к себе своего сына Ария. Дита подходит к ним.

— Они вернулись, Дита. Они к нам вернулись.

Из Аушвица им уже никогда не уйти.

Нашлись преподаватели, заявившие, что больше не будут вести занятия. Для одних это форма протеста, другие же просто не чувствуют в себе ни физических, ни душевных сил продолжать. Лихтенштерн пытается поднять их дух, но он не обладает ни той харизмой, ни той уверенностью в себе, что были у Фреди Хирша. Он, как и остальные, не может скрыть свою подавленность.

Одна учительница спрашивает у него о том, что случилось с Хиршем. Многие продолжают ходить по кругу, опустив голову долу, как на похоронах. Чей-то голос сообщает, что, по слухам, Хирша на носилках погрузили в один из грузовиков — то ли агонизирующего, то ли уже мертвого.

— Я думаю, что он покончил с собой из гордости. Он был слишком гордым для того, чтобы позволить нацистам убить себя. Не собирался он доставлять им такого удовольствия.

— А я считаю, что, когда он убедился в том, что его же сограждане, немцы, его обманули и предали, он не выдержал.

— Чего он не выдержал, так это страданий детей.

Дита слушает все эти разговоры, и в груди у нее что-то переворачивается, как будто она интуитивно знает, что есть нечто в постигшем Хирша конце, что ускользает от обыденных объяснений. Она чувствует себя не только опустошенной, но и потерянной: что станется со школой теперь, когда рядом уже не будет Хирша, чтобы решать все их проблемы? Она села на табуретку как можно дальше от всех людей. Но вот уже к ней приближается тощая и нескладная фигура Лихтенштерна. Он на взводе. Не пожалел бы и десяти своих жизнен за возможность выкурить сигаретку.

— Дети напуганы, Эдита. Погляди на них — не шелохнутся, молчат.

— Да мы все не в лучшей форме, пан Лихтенштерн.

— Нам нужно что-то с этим сделать.

— Сделать? А что мы можем сделать?

— Единственное, что мы можем, — это продолжать. Нужно вывести детей из этого состояния. Почитай им что-нибудь.

Дита окидывает взглядом барак и видит, что дети устроились на полу, рассевшись кучками, и заняты тем, что молча грызут ногти или разглядывают потолок. Никогда еще не были они такими подавленными, никогда — такими тихими. Дита и сама без сил, во рту — горечь. Сейчас ей и самой больше всего хочется просто сидеть на этой табуретке и не двигаться, и ничего не говорить, и с ней чтоб ни о чем не говорили. Больше не вставать.

— И что мне им почитать?

Лихтенштерн открывает рот, но слов произнести не может, так что снова его закрывает и, смутившись, опускает глаза в пол. Тем самым признавая, что не очень-то понимает в книгах. И Мириам Эделыптейн Дита спросить не может. Она в шоке — сидит на полу в дальнем конце барака, закрыв голову руками, отказываясь разговаривать с кем бы то ни было.

—Это ты у нас — библиотекарь блока 31, — твердо напоминает ей Лихтенштерн. Она кивает. Ей нужно взять на себя ответственность. И вовсе не обязательно кому бы то ни было об этом напоминать.

Дита направляется в комнатку блокэлыпестера, раздумывая о том, как было бы хорошо иметь сейчас возможность спросить пана Утитца, библиотекаря Терезина, какую книгу лучше всего выбрать для чтения детям в создавшихся трагических обстоятельствах. В ее библиотеке есть серьезный роман, книги по математике и по всемирной географии. Но еще раньше, чем наступил тот момент, когда Дита принялась откидывать тряпье, под которым находится лючок подпольного книжного хранилища, она уже приняла решение.

Дита достает самую растрепанную из всех имеющихся в их библиотеке книгу — не более чем стопку расползающихся тетрадок. Может статься, что она — самая неподходящая, педагогически некорректная, самая непочтительная, а по мнению некоторых преподавателей, которые даже запрещают ее читать, книга оскорбительна, недостойна и отличается дурным вкусом. Но те, кто полагает, что цветы растут прямо в цветочных вазах, ничего не знают о литературе. В данный момент библиотека — это ее аптечка, и Дита намеревается дать детям по ложке микстуры, которая позволила и ей самой вновь начать улыбаться в те тяжкие дни, когда она думала, что простилась с улыбкой навсегда.

Лихтенштерн подает знак одному из ассистентов, чтобы тот занял наблюдательный пост возле входной двери, и Дита встает на табурет в центре барака. Какой-то любопытный мальчик нехотя поднимает на нее глаза, но большей частью дети по-прежнему разглядывают носки своих деревянных сабо. Дита раскрывает книгу, находит нужную страницу и начинает читать. Может, кто-то ее и слышит, но никто не слушает. Дети все такие же апатичные, многие вытянулись на полу, будто спят. Преподаватели продолжают шушукаться и пережевывать все, что стало известно о гибели сентябрьского транспорта. Даже Лихтенштерн опустился на табурет и закрыл глаза, пытаясь вычеркнуть себя из этого времени и этого места.

У Диты нет слушателей.

Она выбрала сцену, в которой чешские солдаты, находясь под командованием австрийских генералов, едут в поезде на фронт, и Швейку удается разгневать своими экстравагантными взглядами высокомерного подпоручика по имени Дуб, осматривающего в пункте назначения прибывший контингент военнослужащих. По мере приближения подпоручика все громче слышится характерная для него присказка: «Вы меня знаете? А я вам скажу, что вы меня по-настоящему еще не знаете! Но когда вы меня узнаете, то еще наплачетесь, скоты!» Подпоручик спрашивает у бойцов, есть ли у них братья, и когда получает на свой вопрос утвердительный ответ, то тут же кричит, что они, должно быть, не менее глупы, чем те, кто стоит перед ним.

Дети по-прежнему сидят по углам с сумрачными лицами, но кто-то уже перестал грызть ногти, а некоторые даже перевели взгляд с потолка на Диту, которая продолжает нанизывать слова — одно на другое. Один из преподавателей, пока еще не полностью выключившись из разговора, тоже поворачивает в ее сторону голову. Они пока еще не понимают, что это она там делает, забравшись на табуретку. Дита читает дальше и доходит до того места, как сквернослов-подпоручик оказывается перед Швейком, который как раз в пух и прах критикует пропагандистский плакат, где изображен австрийский солдат, пригвоздивший штыком к стене казака.