Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

— Ты же знаешь, что самым последним его видел один регистратор из карантинного лагеря, которого зовут Розенберг...

— Знаю, но добраться до него мне будет очень трудно. Вот если бы я могла поговорить с кем-нибудь отсюда... Помогите мне, пожалуйста.

Пани Турновская что-то ворчит себе под нос.

— Ладно, только не говори, что это я тебя послала. Есть здесь один человек, из Праги, его фамилия Ханге. Он работает в третьей мастерской, и его очень легко узнать: голова у него гладкая, словно бильярдный шар, а на ней — огромный нос, похожий на баклажан. Но я тебе ни о чем не говорила.

— Спасибо, с меня причитается.

— Ничего ты мне не должна, детка. Ты никому и ничего не должна. Мы все здесь уже давно и с лихвой расплатились со всеми долгами.

Проходит еще один рабочий день Диты в блоке 31.

Еще один день менее шумных, чем раньше, занятий, с тем же вечно неотступным голодом и тем же страхом, что этот день окажется последним. Когда ее рабочее время закончится, она снова отправится разыскивать этого Ханге.

Сегодня после обеда Дита помогает в проведении занятий Мириам Эделыитейн, на попечении которой группа семилетних девочек, а также стоит задача провести урок чистописания, более похожий на урок рукоделия. На улице идет дождь, поэтому нет ни игр за пределами барака, ни занятий спортом. Ребята сердятся — ни в классы не поиграть, ни в платочек, да и Дита досадует не меньше, потому что дождь идет уже несколько дней подряд и люди после работы сразу расходятся по баракам. По этой причине ей никак не удается поговорить с лысым.

Когда она с детьми, Мириам Эделыитейн старательно скрывает свою тоску, но смерть Хирша заставила ее почувствовать себя совсем одинокой. Кроме того, она не получала никаких известий о своем муже, Якубе, с тех самых пор, как Эйхман приходил с визитом в семейный лагерь и сказал ей, что ее мужа перевезли в Германию и что со здоровьем у него все отлично. Он ей солгал. Правда, конечно же, заключается совсем в противоположном: он — узник трагической тюрьмы Аушвица I, всего в трех километрах от Биркенау. В этой тюрьме имеются бетонные камеры размером с платяной шкаф, в которых заключенный не может даже сесть и вынужден спать стоя; ноги у него со временем просто отказывают. Пытки применяются методично, по системе: удары электрическим током, удары плетью, иглы под кожу. Но больше всего развлечения тюремщикам доставляют инсценировки казни. Узников выводят во двор, завязывают им глаза, наводят на них дула пистолетов, и, когда заключенные начинают трястись или обделываются от страха, раздаются сухие щелчки незаряженного оружия, и нерасстрелянных узников снова разводят по камерам. Реальные казни при этом столь часты, что никто уже не очищает стену, перед которой расстреливают: красноватая линия с прилипшими клоками волос и брызгами мозгов волнисто бежит по стене, отмечая средний рост всех казненных.

Дита старается помочь девочкам наточить на камне края ложек. Те дети, у которых ложки уже заточены, заостряют полученным инструментом деревянные щепочки. В некоторых есть сучки, что мешает получить острие. У других щепок острие ломается, и приходится все начинать сначала. После целого часа напряженных усилий детей удает- ся-таки снабдить заостренными палочками. Тогда Мириам очень осторожно разжигает в кастрюле несколько стружек, и на этом огне по очереди обжигаются острые концы палочек. Каждая из них — примитивный карандаш, которого хватит на то, чтобы написать три-четыре слова. Писчая бумага — тоже вечный дефицит. Старший по блоку Лихтен- штерн старается потихоньку пополнять запас, выпрашивая у начальства по листочку под предлогом необходимости составления списков.

Мириам диктует девочкам те немногие слова, которые они смогут написать, и дети старательно их выводят. Дита отходит чуть в сторону, чтобы понаблюдать за тем, как девочки трудятся, стоя на коленках и используя табуретки в виде столов; видно, что они очень стараются, несмотря на столь примитивные письменные принадлежности. Библиотекарша берет в руки одну из палочек, служащих карандашами, и листок бумаги. Она так давно не рисовала, что ее рука просто летает над листком, только вот карандаш очень быстро прекращает оставлять на бумаге следы. Мириам Эделыитейн заглядывает ей через плечо. Видит несколько вертикальных линий и окружность — обожженного кончика деревяшки на большее не хватило, — но даже и при виде этих штрихов у Мириам расширяются глаза.

— Пражские куранты... — меланхолично произносит она.

— Вы их узнали...

— Я узнала бы их даже на дне моря. Для меня они — символ Праги с ее часовщиками и ремесленниками.

— И нормальной жизни...

— И жизни, да.

Дита чувствует, что рука заместителя директора касается ее ноги в том месте, где кончается шерстяной чулок, и что-то под него засовывает, а потом как ни в чем не бывало они обе продолжают проверять написанное девочками. Потрогав свою ногу, Дита нащупывает под чулком небольшой предмет. Это не что иное, как настоящий карандаш с настоящим графитовым грифелем. Лучший подарок из тех, что она получала за последние годы. Как раз за такие поступки Мириам Эдельштейн все уже называют тетей Мириам.

Сегодня после обеда Дита очень занята. Пражские куранты с их скелетом, петухом, зодиакальными сферами, патриархами, свешивающимися горгульями. Несколько детей заметили, чем она занимается, и подошли посмотреть. Некоторые ребятишки не из Праги, а другие, которые все же там родились, города практически не помнят. И она терпеливо объясняет им, что скелет звонит в колокольчик, когда куранты пробивают ровное количество часов, и тут же начинают свое шествие фигуры, которые выходят из одной двери и скрываются в другой.

Закончив рисунок, Дита аккуратно складывает бумагу и подходит к Арию, сыну Мириам Эделыитейн, который, взявшись за руки с другими детьми, играет в телеграф. Она кладет сложенный листок ему в карман и просит передать его маме и сказать, что это — подарок для нее.

Так как ей нужно чем-нибудь себя занять, чтобы не просто сидеть сиднем, она решает в оставшееся время подлечить книгу эссе Фрейда — ее нужно подклеить. Сегодня эту книгу брали на руки, а вернулась она с растрепанным корешком. Проводит Дита рукой и по страницам книжки — еще и еще раз, разглаживая, причесывая каждую после трудового дня.

Обер-ефрейтор войск СС Виктор Пестек тоже чувствует себя счастливым, развивая и свивая кудри Рене Науман.

Она позволяет ему это. В отличие от поцелуев или каких-либо других сближений. Но когда Виктор взмолился о том, чтобы она позволила ему погладить ее волосы, она не смогла, не сумела или, быть может, не захотела ему отказать.

Он — нацист, захватчик, преступник... но к ней он подходит с таким уважением, которое редко встречается в лагере между своими же товарками. Ночью Рене вынуждена спать с миской под мышкой или привязывать ее веревкой к ноге, потому что воровство в лагере — явление отнюдь не редкое. Есть женщины, которые торгуют своим телом, есть и доносчики. Есть люди слишком прямолинейные, строгие и религиозные, которые оскорбляют ее и обзывают шлюхой только за то, что она приносит своей матери какой-нибудь фрукт, подаренный ей эсэсовцем.