Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

По сравнению со всем этим короткие промежутки времени, которые Рене проводит с ним, — это для нее минуты спокойствия. Виктор рассказал ей — потому что это он обычно говорит, а она слушает, — что до войны он работал на ферме. И вот она уже представляет, как он кидает вилами сено. Если бы не началась эта проклятая война, он был бы, наверное, честным парнем, простым и работящим, как любой другой. Кто знает, может, она даже бы влюбилась в него.

Этим вечером Виктор приходит в большем волнении, чем обычно. Каждый раз, когда они встречаются, Виктор приносит ей подарок. Урок первого раза был усвоен им хорошо: сегодня он принес завернутую в бумажку вареную сосиску. Но подарок — не сосиска, в подарок он приготовил кое-что другое.

— План, Рене.

Она поднимает на него взгляд.

— У меня есть план: сбежать отсюда нам обоим, пожениться и начать вместе новую жизнь.

Она молчит.

— Я все продумал. Мы выйдем прямо через главный вход, не возбудив подозрений.

— Да ты с ума сошел...

— Да нет же. Ты будешь одета в форму эсэсовца. Пойдем, когда стемнеет. Я назову пароль, и мы спокойно выйдем. Тебе, конечно же, ничего говорить не придется. Сядем на поезд и доедем до Праги. В этом городе у меня есть нужные связи. А здесь, в лагере, у меня довольно много знакомых среди заключенных, и они знают, что я не такой, как другие охранники. Мы достанем фальшивые документы и с ними выедем в Румынию. Там и будем ждать окончания войны.

Рене внимательно смотрит на этого охранника — тощего, невысокого роста, с черными волосами и синими глазами, немного нескладного.

— Ты пойдешь на это ради меня?

— Да я на что угодно пошел бы ради тебя, Рене. Ты со мной?

Нет никакого сомнения: любовь содержит в себе отчасти те же составляющие, что и безумие.

Рене вздыхает. Покинуть Аушвиц — это мечта всех и каждого из тысяч и тысяч узников лагеря, запертых между оградами под напряжением и крематориями. Она поднимает на него глаза. Отводит со лба локон. Несет его в рот и прикусывает зубами.

— Нет.

— Да ты не бойся! Все получится! Мы уйдем в тот день, когда на вахте будут стоять мои приятели, не будет никаких препятствий, все получится легко... А оставаться здесь — стоять в очереди за смертью.

— Но я не могу оставить здесь маму.

— Послушай, Рене... Мы молоды, она поймет, у нас ведь вся жизнь еще впереди.

— Я не оставлю здесь свою маму. Не о чем больше говорить. Не настаивай.

— Рене...

— Я уже сказала: нам больше нечего обсуждать. Что бы ты ни сказал, решения я не изменю.

Пестек на секунду задумывается. Пессимистом он никогда не был.

— Что ж, вытащим отсюда и твою маму.

Рене начинает раздражаться. Ей кажется, что все это — пустые разговоры, сотрясание воздуха, которое ее отнюдь не забавляет. Пестек опасности не подвергается, а вот они с мамой — да. Их ситуация вовсе не располагает к глупым играм вроде разговоров о том, что из Аушвица можно уйти, словно из кинотеатра — встать с кресла и покинуть зал, если фильм не понравился.

— Для нас с мамой пребывание здесь — вовсе не игра. Мой отец умер здесь от тифа, а моего кузена с женой убили вместе со всем сентябрьским транспортом. Оставь все как есть. Эта игра в побег — не самая лучшая.

— Ты что, думаешь, я шучу? Да ты меня еще плохо знаешь. Если я сказал, что вытащу тебя и твою маму отсюда, значит, я это сделаю!

— Это совершенно невозможно, и ты сам это знаешь! Мама — маленькая женщина, почти карлица, пятидесяти двух лет, с ревматизмом. Ее ты тоже переоденешь в форму эсэсовца?

— Мы изменим план. Оставь это мне.

Она смотрит на него и не знает, что и думать. Неужели есть хоть какая-нибудь вероятность того, что он вытащит их обеих отсюда живыми? А если они и выйдут... то что будет потом? Смогут ли укрыться от нацистов две еврейки, сбежавшие из Аушвица, и предатель? И даже если это получится... сможет ли она соединить свою жизнь с жизнью нациста, хоть и дезертира? Захочет ли она провести остаток своей жизни с человеком, который до этого никак не препятствовал убийствам сотен невинных людей?

Слишком много вопросов.

И она снова умолкает. Рене ограничивается тем, что не произносит больше ни звука, а Пестек понимает ее молчание как согласие, потому что именно так ему хочется его понять.

Дождь наконец перестал, и Дита решила воспользоваться временем, отпущенным на поедание супа, чтобы постараться найти человека из Сопротивления. Однако он, казалось, просто сквозь землю провалился: как будто потоки воды, падающие с неба, превратили его в хлюпающую под ногами кашеобразную грязь. Дита кружила вокруг мастерской в обеденный час, когда заключенные выходят наружу, но его так и не увидела.

Сидя на своей скамеечке, теперь она прилежно разглаживает складки на страницах французского романа без обложки и аккуратно смазывает его корешок клеем, который тайком принесла для нее Маргит из мастерской по изготовлению солдатских сапог, где ей выпало работать. Дита хочет как можно тщательнее отремонтировать эту книгу, прежде чем отдать ее в руки тому единственному читателю, который спросил про нее. Одной преподавательнице с кислой миной, которую зовут Маркета, женщине с прямыми и слишком седыми для ее сорока с небольшим лет волосами и руками, похожими на палки от швабры, о которой говорят, что до войны она была воспитательницей детей одного из министров последнего правительства. Сейчас она занимается с группой девятилетних девочек, и Дите не раз случалось слышать, как она повторяет своим ученицам французские слова, а они слушают ее очень-очень внимательно, поскольку учительница уверяет их, что французский — это язык элегантных барышень. И Дита думает, что столь музыкальные слова принадлежат языку, наверняка придуманному трубадурами.

Учительница столько раз просила дать почитать этот роман, что однажды, хотя Маркета всегда держалась отстраненно и не выказывала искреннего расположения к разговорам, Дита все же спросила у нее, знакома ли ей эта книга. И хорошо помнит, что Маркета смерила ее от макушки до носков башмаков изумленным взглядом.

Как будто Дита спросила у нее, является ли та до сих пор девственницей, ну или что- то подобное...

Благодаря тому случаю Дита смогла официально зарегистрировать книгу в библиотечном каталоге. Роман называется «Граф Монте-Кристо», и написал его Александр Дюма. Маркета сказала, что во Франции этот роман широко известен. И спросила у Диты, не может ли она получить роман сегодня после обеда. Закончив приводить томик в порядок, Дита направляется к табурету, на котором в одиночестве, о чем-то глубоко задумавшись, сидит учительница. Маркета — дама необщительная, практически ни с кем не разговаривающая, и Дита уже довольно долго думает, как к ней подступиться, и решает, что теперь наступил как раз самый подходящий момент. В бараке царит абсолютное спокойствие, потому что в дальнем его конце идет репетиция хора под руководством учителя Ави Офира, так что звучные рулады всех разогнали. Не ожидая от Марке - ты приглашения сесть рядом, она по собственной инициативе опускается на ближайшую табуретку.