Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

Некоторые стали переспрашивать, не поверив собственным ушам: неужто здесь есть библиотека? Но ведь книги под запретом! Новички не могут понять, каким образом связанный с таким большим риском и деликатный вопрос может находиться в руках малолетки. Тогда Мириам обращается к ней с просьбой встать на табурет и сказать людям несколько слов.

— Добрый день. Меня зовут Дита Адлерова. В нашей библиотеке имеется восемь бумажных книг и полдюжины живых.

Степень изумления на лицах вновь прибывших такова, что даже Дита, начавшая говорить очень серьезно, стараясь в полной мере соответствовать ответственному поручению — выступить с речью перед столькими взрослыми, не может удержаться от улыбки.

— Не волнуйтесь. Мы не сошли с ума. Книги, конечно же, не могут быть живыми. Но вот люди, которые рассказывают ученикам истории, действительно живые. Вы можете заказать их услуги для послеобеденных занятий.

Дита говорит по-чешски и по-немецки, на обоих языках — совершенно свободно и спокойно. На ее фоне только что назначенные для работы с детьми педагоги выглядят иначе, они все еще не могут прийти в себя от шокирующего противоречия: перед ними ведутся разговоры о нормальном функционировании школы в самом далеком от нормальности месте земного шара. Свою речь Дита заканчивает поклоном — несколько преувеличенным, какие были свойственны профессору Моргенштерну, и едва сдерживается от смеха, думая о том, как она выглядит в сугубо формальной роли. Еще больше ее смешат выражения на некоторых лицах: люди, открыв рот, смотрят, как она пробирается сквозь толпу, чтобы занять свое скромное место в задних рядах.

— Это библиотекарша 31-го, — сопровождает ее шепот.

После обеда барак наводняют такие беготня и галдеж, что почитать в укромном месте не получается. Дита идет в свой закуток за поленницей, но обнаруживает там не менее полудюжины ребятишек, отлавливающих муравьев.

«Бедные муравьи», — думает она. Муравьям в Аушвице и так приходится несладко — поди найди здесь хоть крошку для пропитания.

Поэтому она прячет под одеждой «Очерки истории цивилизации» и идет в уборную, где садится за большие контейнеры, стоящие в дальнем углу. Верно, что здесь темновато, да и пахнет отвратно. Настолько, что охранники войск СС чрезвычайно редко просовывают в дверной проем этого помещения свои фуражки. А вот что Дите пока не известно, так это то, что именно по этой причине уборная является излюбленным местом для всех менял и торговцев лагерного черного рынка.

Почти настал час полуденного супа, а с ним время торговых операций. Один поляк, который работает ремонтником на территории всего концлагеря, нагибается и лезет под раковину, как бы намереваясь починить водопроводную трубу. Этот человек — один из самых активных торговцев на черном рынке, у которого можно раздобыть табак, расческу, зеркальце, пару кожаных ботинок... Санта-Клаус с внешностью рецидивиста, у которого можно попросить любую вещь — получить при одном условии, — если у тебя есть что предложить ему взамен. До Диты доносятся эхом разносящиеся в огромном помещении голоса, и она старается переворачивать страницы еще тише. Она слышит чужой разговор и ничего не может с этим поделать. Один из голосов принадлежит женщине.

Дита не может ее видеть, но Богумила Влтава отличается острым и вздернутым вверх носом, придающим ее облику горделивый и высокомерный вид. Веки ее — набухшие, белые, даже немного лиловатые — делают ее взгляд грязным.

— У меня есть клиент. Понадобится одна — на послезавтра, на вечер, перед поверкой.

— Тетушка Богумила сможет все устроить, но капо в нашем бараке слишком тревожная, и нам придется отстегнуть ей еще немного.

— Не жадничай, Богумила.

Тут тон серьезно повышается:

— Да я ж не для себя прошу, дурень! Я тебе о капо толкую. Если она не закроет на всё глаза и не пустит в свою комнату, то останетесь вы без десерта, как пить дать.

Аркадиуш говорит несколько тише, но и его голос звучит с напрягом и как-то угрожающе.

—Цена была оговорена раньше — дневная пайка хлеба и десять сигарет. И ты не получишь ни крошки больше. А как вы этот хлеб делить будете — дело ваше.

Даже до Диты доносится глухое ворчанье женщины.

— Пятнадцать сигарет, и по рукам.

— Я же сказал, что так не пойдет.

— Треклятый польский сквалыга! Хорошо, я добавлю от себя еще две сигареты капо. Но если я лишусь доходов и не смогу больше покупать еду на черном рынке, то заболею. И кто тогда будет добывать для вас прекрасных еврейских девиц? Вот тогда вы еще наплачетесь без тетушки Богумилы, точно, и еще пожалеете, что были с ней такими прижимистыми.

Больше не слышно ни слова. В процессе обмена товаром обычно наступает момент тишины, как будто обеим сторонам торговой операции нужно особым образом сосредоточиться. Аркадиуш достает пять сигарет: Богумила всегда требует половину оговоренной платы вперед. Вторая часть оплаты — пайка хлеба — это то, что получит девушка при встрече с клиентом.

— Я должен видеть товар.

— Погоди.

Вновь на несколько минут воцаряется тишина, а потом опять слышится тот же гнусавый женский голос.

—Вот она.

Дита не может удержаться от соблазна — вытягивает шею и немного высовывается из своего укрытия, пользуясь потемками. Ей удается разглядеть долговязую фигуру поляка, а рядом с ним — грузную Богумилу, по виду совершенно не страдающую от недоедания. Есть и еще одна женщина: тоненькая, со скромно сложенными на груди руками и опущенной головой.

Поляк поднимает ей юбку и ощупывает промежность. Потом отводит руки и ощупывает груди — методично, не торопясь, а она стоит не шелохнувшись.

— Не слишком-то она юная...

— Тем лучше, зато она знает, что нужно делать.

Многие из тех женщин, которых вовлекает в свой бизнес Богумила, — матери. Им нужна лишняя пайка хлеба, ведь они не могут видеть, как страдают от голода их дети.

Поляк кивает и уходит.

— Богумила, — боязливо шепчет молодая женщина, — ведь это грех.

Та смотрит на нее с выражением комичной серьезности на лице.

— Тебе не стоит по этому поводу беспокоиться, дорогуша. Таково божье предназначение: зарабатывать хлеб насущный в поте того, что у тебя между ног.

И заходится сально-плотоядным хохотом. Потом, все еще смеясь, выходит из уборной, а за ней, опустив голову и шаркая ногами, идет молодая женщина.

Рот Диты наполняется горькой слюной. Теперь она уже не сможет вернуться в свое тайное убежище — историю Великой французской революции, продолжив чтение. Она возвращается в свой барак, и мама, едва завидев ее, буквально на полуслове прерывает светскую беседу, не дослушав обращенную к ней фразу, и торопится обнять дочку. В этот момент Дита снова чувствует себя маленькой и уязвимой, и ей отчаянно хочется на всю жизнь остаться в объятиях мамы.