Вадим Белов - Лицо войны [Современная орфография]

День окончен!.. Предстоит ночь… быть может, спокойная, быть может… кто знает?.. Уже пронеслась тревожная и манящая таинственностью весть о близости неприятеля. Теперь этот враг, неизведанный еще, какой-то загадочный и, как казалось, бесконечно далекий — близок и почти осязаем… Где он?.. Там, на юге, за темной полосой горизонта, за сизо-черным бордюром леса?..

Один батальон выступает вперед в «сторожевое охранение» т. е. в тот неподвижный авангард, который должен бодрствовать и охранять дивизию от внезапностей тревожной ночи вблизи неприятеля…

По дороге среди палаток и костров безмолвно проходят плотные ряды темных, одинаковых фигур с ружьями; слышно только глухое гудение земли под сотнями солдатских сапог и мерное бренчание котелков.

Медленно тянется прямо по полю артиллерия…

В предвкушении боя, немного пугающего и властно манящего, этот ночной марш приобретает особенный оттенок таинственности… Следят за уходящими и сливающимися в сумерках взводами, безмолвно, серьезными глазами…

После почти часа ходьбы останавливаются и разводят роты… Позади, на опушке леса, разместились орудия. Сумерки уже совсем сгустились; пушек почти не видно — они слились с далеким лесом…

Перед нашей ротой открытый скат местности к глубокому оврагу, противоположная сторона которого покрыта частью кустарником и полого поднимается, сливаясь с полем. За нами поле, дорога и громадные стоги неубранного сена.

Ротный командир и фельдфебель, — две одинокие черные фигуры на фоне почти угаснувшего запада, — о чем-то совещаются… Солдатики, серые в своих шинелях, хладнокровные и, как всегда, невозмутимые, частью сбились в кучки, частью сели…

До ночи совсем близко!..

Через минуту все уже за делом: стучат шанцевые лопатки и кирки — роют окопы…

Враг близок и решено ночь провести в окопах… Русский солдат не только хороший воин, но и прекрасный работник. Сбросив шинель и составив винтовку, он, позабыв на минуту свой военный мундир, превратился в образцового землекопа…

Надо видеть, как ходит в его руках лопатка, как быстро углубляется окоп, как растет горка бруствера, как бодро, спокойно и беззаветно трудится незаметный пехотинец…

Через час наши окопы уже готовы… Солдаты опять в шинелях и с винтовками засели в глубокие рвы и в темноте сгустившейся ночи почти слились с землей…

Готовое прыгнуть, зареветь, засыпать свинцом и сталью, существо притаилось, припало к земле… Но чувствуется в этом молчании ночи, где-то недалеко схоронилось и другое чудовище, опасное и лукавое, и тщательно всматривается в черную даль поля, в сильный бинокль ротный командир…

Молодой поручик обходит окопы…

— Смотри, не кури… потерпи, — наставляет он, — чтобы огня ни-ни… Смотри все вдаль, а особенно за той рощей… на случай кавалерии… зря тоже огня не открывай… не волнуйся…

Ночь, глубокая и безмолвная… Тысячи звезд кротких и ясных в своем вечном сиянии, они словно изумленно глядят на этих людей, бодрствующих с холодной сталью в руках…

Офицеры полулежать под стогом на плащах… не курят… пьют из фляжек холодный чай и молчат… Почему молчат?.. Но где же говорить людям впервые сознающим себя лицом к лицу со смертельной опасностью, людям с еще не притупившимися от мысли о близкой смерти нервами…

Каждый думает о своем, но в общем все, вероятно, об одном и том же.

И так проходят часы…

Светает… бледный, холодный рассвет… люди все так же сидят, словно вросли в землю, в окопах, положив молчаливые дула винтовок на бруствер… Едва брезжит утро… Кажется ночь миновала благополучно… Но вдруг картина меняется… солдаты вздрагивают и начинают шептаться…

От рощи, с опушки, мчатся 10–15 конных фигур, с другой опушки еще столько же и вдруг, словно множась, кучка всадников разрастается в целый эскадрон.

Всадников еще не различить, это скачут какие-то таинственные центавры, покинувшие свое постоянное жилище, — темную рощу…

Резко хлопает первый выстрел, за ним второй, и по всей длине окопа вспыхивают в клубочках синеватого дыма, яркие огоньки и визжат пули…

Всадники все скачут…

Огонь частый и меткий опрокидывает их, мы видим падающих лошадей, видим коней без всадников, уже сбитых пулями, но вдруг совершается что-то неожиданное, что-то поистине прекрасное… Откуда-то с боку, Бог весть откуда, как Божья гроза, рушится на австрийцев взвод казаков… Летят они, рассыпавшись лавой, приникнув к луке седла оглашая воздух свистом, гиком и ревом… Их маленькие лошадки словно не касаются земли, распустив по ветру гривы и длинные хвосты…

Пехота едва успевает прекратить стрельбу, как все уже кончено…

Целый поток всадников в синих венгерках и красных шапках, гонимый бородатыми кавалеристами с пиками на перевес, мчится назад врассыпную, теряя оружие и падая с коней.

Все это совершается так быстро, так неожиданно, что пехоте остается только спешить подбирать и забирать пленных… Их человек двадцать, одни раненые, другие ушибленные, а третьи просто обезумевшие от страху.

С шуткой и добродушной руганью этих последних ведут обратно… раненых несут в окопы… Из погони шагом возвращаются казаки… фыркают усталые, вспотевшие лошадки… беззаботно покачиваются в седлах «вечные воины»… Некоторые ведут в поводу австрийских отбитых коней, некоторые везут в седлах перед собою пленных гусаров.

Их лица радостно спокойны… С шутками проезжают они мимо пехоты, словно совершенное ими — не подвиг, а самое простое, привычное дело… Мы смотрим на них с восхищением.

Заливая золотом облака, встает солнце… «Сторожевка» окончена… По далекой дороге чернеют подтягивающиеся главные силы…

Мы видим врага лицом к лицу, мы приняли боевое крещение.

Как черное кружево сплелась над головами листва дерев; сквозь ее причудливый узор пробивались холодные, бледные лучи лунного света и чертили странные, серебряные арабески на черном ковре влажной травы, по которой неслышно ступали ноги.

Шло нас четверо…

Впереди всех Карасенко, солдатик второй полуроты, невысокий, коренастый, с смешливым лицом молоденькой деревенской девки. Вчера он был ранен навылет в ладонь, но сегодня уже убежал из лазарета и отпросился на разведку.

Теперь он все время рвался вперед, несмотря на окрики, негромкие, но внушительные…

— Я ничего, ваше б-дие… Я остерегусь… не сумлевайтесь, — бросал он иногда назад шепотом и снова, как тень, двигался вперед, бесшумно раздвигая сучья…

Нам светила серебряная луна, озаряя небольшие лесные полянки, поминутно попадавшиеся, и, скользя белыми лучами, заставляла гореть тусклым блеском штыки наших винтовок…