Войцех Козлович - Сыновья полков [Сборник рассказов]

Козыру назначили во взвод охраны. Их грузовик ехал от понтонного моста в голове колонны правительственных машин. Грузовиком управлял рядовой Стефан Маласюк, рядом сидел командир батальона майор Петкевич. Янек же стоял на ступеньках студебеккера. На шоферской кабине был установлен «Дегтярев».

Ехали медленно, улицы были еще плохо расчищены, поземка швыряла в лицо снег. Янек, склонившись набок, внимательно смотрел на мостовую. Неизвестно откуда в мертвом до сего времени городе стали появляться люди. Через груды камней одна за другой брели группы людей.

Это произошло возле Беляньской улицы, у разваленной стены бывшего банка. Именно здесь Янек неожиданно увидел свою мать. Он окликнул ее. Женщина оглянулась, но машина продолжала ехать дальше. Солдат на ступеньке беспомощно махал рукой.

Женщина, спотыкаясь, побежала прямо по снегу вдоль медленно ехавших автомашин с делегацией.

— Сынок!.. Янек!.. — несся вслед за ним зов, в котором звучала такая мольба, что колонна машин остановилась. Из переднего виллиса медленно вылез генерал в шинели с каракулевым воротником и встал на мостовой между пареньком и бегущей женщиной. Спотыкаясь в снегу, Янек подошел к Роля-Жимерскому:

— Гражданин генерал, капрал Ян Козыра! Прошу разрешить поздороваться с матерью.

Все это он выпалил на одном дыхании, словно боясь, что волнение через мгновение стиснет ему горло.

Роля-Жимерский отдал честь, а потом протянул ему руку:

— Поздравляю со счастливой встречей! — кивнул головой и, отойдя в сторону, стал смотреть на далекую колоннаду сожженного Большого театра.

Так мало было времени для встречи! Уже буквально через несколько мгновений колонна вновь двинулась вперед. Капрал Козыра опять стоял на ступеньках едущего впереди студебеккера.

И ведь именно тогда, в Варшаве, могла окончиться для него война. Во время пребывания в расположении у сына мать совершенно неумышленно выдала действительный возраст Янека.

— В школу! — пробасил бородатый Мацулевич, вспомнив первую встречу с «молокососами». И, наверное, этим бы решением все закончилось, если бы не внезапная тревога, прервавшая все текущие дела: был получен приказ двинуться в направлении Померанского вала.

Тяжелый, форсированный марш. Часто без горячей пищи. Всегда слишком короткий сон — то в какой-нибудь халупе, то на сеновале… Сожженные танки возле дорог. Тела павших, ожидавшие погребения. Недоверие живых, ранившее, как пуля:

— Вы действительно поляки?!

Маленькая деревушка возле Быдгощи. Обнищавшие, понурые люди. Невдалеке замок, подпираемый белыми колоннами. Чей? Пана барона. А земля? Пана барона…

Янек говорил. Об аграрной реформе, о земле для всех, о хлебе для всех. Он чувствовал, что людям очень нужны эти слова.

Жители принесли солдатам картошку в мундире, вытащили остатки капусты из бочки. А когда Янек уже дремал, кто-то несмело потянул его за рукав мундира:

— А школа?.. Школа тоже для всех?

Потом был танковый десант под Мирославцем. Автоматчики на тридцатьчетверках. Не много их уже осталось в танковой бригаде имени Героев Вестерплятте. Вскоре на близлежащих полях вновь запылали тридцатьчетверки, растапливая своим жаром февральский снег. В чистом морозном воздухе далеко разносился грохот взрывов. Казалось, что небо валится на голову от мощной волны пикирующих бомбардировщиков. Пулеметный огонь самолетов выискивал бойцов на белом поле. Но они упорно ползли вперед через пахнущие едкой гарью воронки от бомб, через тела погибших товарищей, преодолевая собственную слабость и обычный человеческий страх. Ползли, пока не достигли этих прусских домиков и не ворвались на улицы городка, встретившего их поднятыми руками побежденных гитлеровцев.

— Еще несколько дней назад они были в Бельгии, — сказали потом о них Янеку в штабе.

Теперь надо было перестраиваться: днем отдыхать, а ночью нести саперную службу. Фронт словно окопался в снегу, накапливал силы. Иногда прокладывали путь через минные поля своим разведчикам, часто проникали на территорию врага, ставя там смертоносные ловушки. Порой, совершенно изнуренные, тащили по снегу большие противотанковые мины к немецким позициям.

Однажды Козыра со Стасиком Юхневичем долго не возвращались из ночного патрулирования. Их встретили озабоченные лица товарищей.

— Что, уже шестой час? — удивленно спросил Янек. Не мог же он признаться, что где-то там на предполье, под колючей проволокой, они горячо спорили о… воспитательных задачах харцерства.

А потом была эта узкая полоса пляжа под Дзивновом. Увидел Янек море впервые. Как и другие, набрал воды в каску.

— Соленая… — сказал он убежденно.

Однажды, когда вернулись с прочесывания окрестных лесов в поисках рассеянных гитлеровских солдат, Янек получил новый приказ. Уже редко чему солдаты удивлялись, но на этот раз задание было действительно необыкновенное:

— Засеять четырнадцать гектаров земли!

Все хотели взяться за эту работу. Она была как бы предвестником близкого конца войны. В поле вышли с трофейными лошадьми, кому-то удалось запустить оставленный немцами трактор, который настойчиво вспарывал тяжелую влажную землю. На освещенном солнцем поле искали жаворонка, но, видно, было еще слишком рано…

Солдаты тоже слишком рано радовались умолкнувшей войне. В день присвоения звания плютонового Козыре батальон саперов поспешно грузился на автомашины. Было начало апреля. Чувствовалась близкая весна. Выгрузились у какой-то реки, в полной тишине занимали позиции. Потом пришел политработник и сказал коротко:

— Это Одра, ребята…

Река текла быстро, широко разлившись весенним половодьем. Пятнадцатилетний плютоновый вспомнил тот лагерь, возле Танненберга, тяжелую, беспросветную жизнь пленных польских солдат, седого генерала, как бы сгорбившегося под тяжестью поражения…

С утра до ночи, и даже ночью, привозили доски из отдаленных лесопилок, сколачивали десантные лодки, смолили пахнувшее лесом дерево. Потом лодки потихоньку подтаскивали в густой кустарник, как можно ближе к реке. С большими усилиями вручную двигали тяжелые металлические понтоны для наведения моста, потому что шум моторов автомашин мог выдать противнику подготовку к форсированию Одера.

А потом ночь внезапно заполыхала красными зарницами, но это не был еще рассвет, хотя часы командира показывали 4 часа 45 минут утра. Янек смотрел в небо, забыв о промоченных в прибрежных кустах ногах, на огневой вал артподготовки. Одна за другой набегали горящие волны огня и разбивались о тот, еще немецкий, берег. Козыра видел немало боев, участвовал во многих наступлениях, но никогда не забудет этого огненного рассвета над апрельским Одером.