Евгений Коковин - Осколок

— Дядя, не надо, не стреляй!

Выставив руку вперед, словно защищаясь, мальчишка громко всхлипнул.

— Вот так оказия, — удивился Осипов. — Да ты откуда взялся? Не реви…

Только сейчас распознав родную речь, мальчуган вытер рукавом глаза, а заодно и под носом, и спросил:

— Ты наш, что ли? Русский?..

— А то какой же, ясно дело, русский… Кто тут еще есть?

— Никого.

— А немцы?

— Не-е…

— Так ты чего тут делал?

— Прятался. За мной один немец побежал.

— А мать у тебя где?

Мальчуган опять всхлипнул, потом навзрыд заплакал.

— Ну, ладно, не реви. Пойдем наверх. Как звать-то тебя?

— Андрейка…

Они поднялись наверх, и теперь Осипов мог хорошо разглядеть мальчишку. Ему было лет пять, не больше. Женская вязаная кофта заменяла ему пальто. На кофте оказалось столько заплат, дыр и грязи, что определить ее цвет было невозможно.

Андрейка шел медленно, пришаркивая правой ногой. Он боялся оставить на дороге свой единственный ботинок, не уступающий в размерах сапогам правофлангового гвардейца Осипова. Должно быть, Гекльберри Финн перед Андрейкой выглядел бы франтом. Но Федор Иванович не читал повестей Марка Твена.

В городе было совсем тихо, как после промчавшегося урагана.

Они шли не торопясь, как старые приятели, толкуя о жизни. Бойцы встречали их веселыми возгласами.

— Ого, Осипов, где ты такого «языка» достал?

— Сынка встретил, Федор Иванович?

Осипов тоже шутил, шуткой подбадривая Андрейку, а у самого где-то глубоко в груди притаилась щемящая тоска по семье. Сереже недавно пять исполнилось. А Катюшка уже в школу ходит. Федор Иванович силился представить своего Сережу и никак не мог.

Андрейка ничем не напоминал сына. Худенький, остроносый, чернявый, он, должно быть, был южанином. Хотя Осипов не мог представить сына, но он знал, что у Сережки льняные волосы, круглые щеки и нос — маленькая забавная луковка.

Федор Иванович взглянул на Андрейку и неожиданно для себя пожалел о том, что он совсем не похож на сына. Солдат вдруг спохватился и стал рыться в карманах, но ничего не нашел. Он вспомнил, что еще ночью перед штурмом догрыз последний сухарь. То были часы напряженного ожидания и волнения, и в такие часы у Осипова почему-то всегда появлялся аппетит.

Угостить Андрейку оказалось нечем. Впрочем, скоро должны были подойти кухни. Покормить, а потом с первой машиной можно отправить в тыл.

У Андрейки были грустные глаза, и солдату непременно захотелось его развеселить. Осипов еще порылся в карманах, вытащил неизвестно почему оказавшиеся там две автоматных гильзы и протянул мальчугану.

Андрейка, не останавливаясь, осмотрел гильзы и возвратил их Осипову.

— Пустые, — равнодушно сказал он. — Такие не выстрелят…

Потом подумал и повторил очевидно где-то слышанные слова:

— Совершенно безопасно.

— Ух ты, — удивился Осипов. — Бывалый. Тебе все известно.

На отдых рота повзводно расположилась в нескольких одноэтажных домах на окраине города. Сюда подвезли кухню. После некоторого затишья улица оживилась. Побрякивали котелки, всюду слышались смех и разговор усталых солдат.

— Так-так, — сказал старшина роты, выслушав Осипова и оглядывая Андрейку. — Значит, молодое пополнение в роту. Ну что же, покорми. Да вот беда — машины сегодня не пойдут. На три дня рота вместе с полком остается в городе. Может быть, на шоссе какую перехватим, с ней и отправим.

Федор Иванович принес два котелка с супом, занял у ефрейтора Коноплева ложку и сказал:

— Давай, Андрейка, перекусим… А там видно будет.

Оказалось, что Андрейка уже два дня ничего не ел.

Две недели назад в той деревне, где жил с матерью Андрейка, гитлеровцы собрали всех молодых женщин и погнали на запад. Это были страшные две недели. Андрейка тащился за матерью, держась за ее руку. Потом женщины работали — строили укрепления на подступах к городу уже на чужой земле. А вчера женщин опять погнали дальше на запад.

Гитлеровский офицер на этот раз не разрешил матери взять мальчика. Она кричала и плакала. Ее увели насильно. Андрейка бросился к матери, но конвоир отогнал его. Он еще раз попытался подойти, тогда конвоир погнался за ним. В испуге мальчик забрался в подвал. Он провел там ночь, заснул, а утром его разбудила стрельба.

…Андрейка ел с жадностью. Как давно не ел он такого супа! Но вспомнив о матери, он отложил ложку, и крупные слезы закапали прямо в котелок.

— Ничего, малыш, — пробовал его успокоить ефрейтор Коноплев, — вот фашистов переколотим и найдем твою маму.

Но Андрейка не унимался.

Вокруг собирались бойцы и сержанты.

— Мы завтра же разыщем твою маму, — сказал сержант Голубков. — Не надо плакать…

— Правда, найдете? — недоверчиво спросил Андрейка.

— Говорю найдем, значит, найдем. Доедай, потом я тебя песенке одной научу. Про Волгу-Волгу не знаешь? Ну вот. А дядя Петрович сказку расскажет про немецкого генерала и русского партизана. Тоже не слыхал? А вон тот дядя, Рыбников его фамилия, автомат тебе смастерит.

Слезы у мальчугана высохли, и глаза глядели уже совсем весело.

— Ну вот, — продолжал Голубков, — житье тебе у нас будет в роте. Сто солдат — сто забав. Конфет только нету. Зато сахар есть, вот держи. — И сержант сунул в Андрейкину руку огромный кусок сахару.

Спустя полчаса Андрейка, заботливо укрытый солдатскими шинелями, спал на широкой кровати. А бойцы, занимаясь каждый своим делом, вспоминали семьи и беседовали о горькой судьбе маленького Андрейки.

— Где-то мой Павлуха! — говорил Рыбников, вырезая ножом из доски игрушку. — Деревню спалили, а о них ни слуху ни духу. Может быть, перебили или в Германию увезли… Эх, да я за своего Павлуху у врага душу выну!

— На тебя обижаться не приходится, — сказал ефрейтор Коноплев. — Ты уже не у одного эту самую душу вынул.

— Мало, — ответил Рыбников. — Мало еще вынул. Таких, как мой Павлуха, может быть, сто тысяч. А за каждого мальца по три фашиста надо. Вот и подсчитай, ты ведь алгебру проходил.

Коноплев о чем-то задумался.

— Не ломай голову, — уверенно сказал Рыбников. — Тут и без алгебры обойтись можно. Когда последнего фашиста хлопнем, тогда и совесть наша чиста будет.

Утром командир роты, узнав об Андрейке, позвал его завтракать к себе.

— Если б не война, — сказал он, усаживая мальчугана, — был бы ты нашим воспитанником. Стал бы носить гимнастерку с погонами и пилотку со звездочкой. Впрочем, экипировку мы и так тебе сменим. А то вид у тебя очень уж непрезентабельный. Хочешь быть военным?

Андрейка, освоившись в новой обстановке, кивнул головой.

— Тебя в суворовскую школу устроят. Будешь офицером, а может быть, и генералом.

— Маршалом, — засмеялся ординарец, подставляя Андрейке котелок с макаронами.