Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

Самолеты шли с носовых курсовых углов, а вовсе не так, как в минувший раз. Значит, торпедоносцев не будет? Или гитлеровцы придумали какую-нибудь ловушку?.. Тактика немцев, в общем-то, выглядела шаблонной и примитивной. Создавалось впечатление, что противник рассчитывал не столько на тактические уловки и хитрости, сколько на прямолинейность и настойчивость своих летчиков. Что ж, подобная напористость, не признававшая излишней осмотрительности и обходных маневров, нередко, надо признаться, приносила немцам успех. И становилось обидно, что союзники, выделив для охраны конвоя крупные боевые силы, держат их в стороне, не используют, лишь защищаясь пассивно от навальных атак врага. А ведь можно было бы быстро отбить у немцев охоту лезть самолетами на транспорты вот так, напролом! Чуть-чуть поплотнее да помощнее огонь — и асам германским пришлось бы туго.

Лухманов подумал о том, что весь ход второй мировой войны чем-то напоминал этот рейс. Гитлеровцы лезли вот так же навально, напролом, не на суда, а на страны, оккупировав практически всю Европу. Лишь напав на Советский Союз, они наконец-то встретили организованное и всеобщее сопротивление. Не случайно Черчилль сейчас, по истечении года Отечественной войны, во всеуслышание восторгался стойкостью Красной Армии, мужеством и решительностью советского народа. Что ж, спасибо на добром слове. Однако не мешало бы частицу этой решительности позаимствовать и адмиралтейству!

Самолеты атаковали головную часть каравана, и остальные суда стреляли вдогонку им безрезультатно, подчиняясь больше горячности боя, нежели рациональной необходимости. В защитном огне конвоя не было организованности, системы, последовательности: каждый транспорт выбирал себе цель самостоятельно — кто продуманно и расчетливо, кто впопыхах, подгоняемый страхом, кто увлеченно, запальчиво, надеясь на случай, на лихую удачу. А ведь оружие трех десятков судов и кораблей эскорта, управляй им кто-либо с толком, централизованно, могло бы представить для вражеской авиации грозную силу. Сейчас же эта сила, не собранная в кулак, действовала растопыренно, разрозненно, не принося ощутимой пользы и, видимо, не очень смущая немецких летчиков.

Внезапно два самолета один за другим отвалили в сторону. Лухманов не сразу сообразил, что они идут на «Кузбасс». Сколько раз потом укорял себя за то, что не вовремя увлекся раздумьями, упустил несколько драгоценных секунд! В телефон крикнул, чтобы перенесли огонь на эти два самолета, и тут же увидел, что для кормовых «эрликонов» цель закрыта мачтами и надстройками.

— Лево сорок пять! — это уже рулевому. Телеграф — на «полный вперед»: шесть узлов, установленных коммодором, смерти подобны! Впрочем, в такие секунды смерти подобно все: большая дуга циркуляции, по которой влево катился «Кузбасс», медлительность вахтенного механика внизу у двигателя, торопливость и нервозность орудийных расчетов…

Когда бомбы начали отрываться от самолетов, Лухманов понял: «Кузбассу» не выскочить. Нет, нет, он, капитан, действовал правильно: вывел из-под удара трюмы. Но бомбы в лучшем случае будут рваться у самых бортов. Выдержат ли заклепки? Не разойдутся ли швы? Не погнет ли взрывами лопасти винта и перо руля? Не просядет ли вал на опорных подшипниках?.. Да, он действовал правильно — лишь запоздал! На несколько секунд или, может быть, даже мгновений…

Вода обрушилась на палубы и на мостик. Во второй раз… В четвертый… Гарью забило глотку — ни крикнуть, ни выплюнуть… С треском рухнула за борт шлюпка… В коридорах рвались лампочки в колпаках… Теплоход глухо вздрагивал, будто его ударяли кувалдой, и потом мелко дрожал, пока тонны воды с палуб скатывались за борт, таща за собою все, что могли сорвать по пути. Жестко скрипели внизу переборки, словно железу выкручивали связки или суставы. И снова — судорожный стон корпуса, брызги стекла и дерева, каменные глыбы воды.

Кажется, взрыв последний. Самолеты уже далеко… Господи, какая благословенная тишина! Такая бывает, наверное, только в заоблачном небе. Или в могиле. В такой тишине хорошо умирать либо рождаться наново. И вспоминать любимых. Но почему — тишина? Почему не работает двигатель?

Лухманов бросился к переговорной трубе:

— Машинное! Машинное!

До боли прижался ухом к раструбу, но в ответ из глубины теплохода тянуло холодной тишиной, словно из пустоты.

— Машинное!

Наконец где-то внизу, казалось, у самого днища судна, приглушенно зашевелился голос Синицына:

— Слышу… Фонарь запропастился куда-то к черту… Сейчас нащупаю аварийное освещение.

Живы там — и на том спасибо! Расспрашивать пока бесполезно, коли старший механик возится в темноте и сам ничего не видит. И Лухманов приказал в телефон:

— На палубе! Доложите о повреждениях. И внимательно осмотритесь за бортами: нет ли пробоин и пятен соляра.

Доклады посыпались неутешительные. Разбило и сорвало шлюпку. Снесло за борт несколько раструбов вентиляторов, бухту стального троса вместе с вьюшкой, рундук с боцманской утварью, спасательный плотик… Разнесло стекла кормовых люков и гакобортный фонарь. Ну и по мелочам… Семячкин даже пожаловался, что у командира его расчета, то есть у кока, смыло за борт новую шапку — и тут не удержался от зубоскальства. Но в надводной части борта пробоин не обнаружили, только вмятины, топливо тоже вроде нигде не просачивалось. Корпус «Кузбасса» оказался надежным, выстоял против рушащей силы бомбовых взрывов. Да и раненых, к счастью, на палубе не оказалось. Последнее Лухманов считал в душе чуть ли не чудом.

Теперь бы узнать поскорей, что в подводной части корпуса, особенно в кормовой. И конечно же — в машинном. От этого ныне, по сути, зависела дальнейшая участь «Кузбасса». Правда, четвертый штурман, заступивший по тревоге на рулевую вахту, прогнал штурвал от упора до упора на оба борта и доложил, что нигде не заклинивает, перо руля под водой он чувствует хорошо и, значит, рулевое устройство, видать по всему, в порядке. Это обнадежило: может, и с винтом пронесло, обошлось?

На мостике появился Митчелл.

— Коммодор запрашивает: сможем дать ход? Если нет, предлагает экипажу покинуть судно.

И в это время неуверенно свистнула переговорная труба из машинного. Лухманов метнулся к ней:

— Мостик слушает! Ну что там, Ермолаич?

— Вроде сухо, вода не поступает… А вот трубопроводы покорежило. Осматриваем дизель, сейчас попробуем провернуть вал. Минут через десять доложусь. А вы к нам пришлите доктора: Васюкова маленько пришибло.

— Добро, — невесело вздохнул капитан. — Ты уж поскорее разведай, Ермолаич. Сам понимаешь…

— Чего ж тут не понимать… — ответил далекий голос стармеха.