Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

Смерть буйствовала в нескольких кабельтовых от «Кузбасса», и невозможно было ни остановить ее, ни хотя бы продлить агонию судна, чтобы выиграть время для тех, кто находился в воде.

Спасатели были еще далеко, а к месту катастрофы приблизились корветы и тральщики. Однако держались они на расстоянии: каждую минуту транспорт мог затонуть, образуя воронку, губительную не только для людей, но и для ближних кораблей. И эта минута в конце концов наступила. Где-то во чреве судна глухо загремело, послышался скрип и треск переборок — это с фундаментов сорвались котлы и машина. Из люков, дверей, вентиляторов дохнуло паром, огнем, кипятком… У бортов клокотала, вздувалась вода, вытесняемая железной глыбой в несколько тысяч тонн. Судно задрало корму с обнаженными винтом и рулем, а плоской стеною рубок погружалось в кипящие волны — догонять носовую часть, утонувшую раньше.

Из затопленных помещений с шумом вырывался воздух, выжимаемый водою, и чудилось, будто транспорт хрипит в агонии. Затем этот воздух вспучил палубу, и в следующий миг пароход, уже простившись со светом, ринулся в глубину. Вода отхлынула от него, освобождая дорогу в пучину, а он, погружаясь, будто выдавливал погребальную яму. Океан лопнул, образовав глубокую пропасть, в которую вслед за судном опять устремилась вода, увлекая за собой все, что плавало рядом: шлюпки и весла, обломки, людей…

Потом, когда скрылась и дымовая труба, волны закрыли яму, сомкнулись над транспортом с хлестким, холодным всплеском. Но вода продолжала пениться, пузыриться, фыркать утробным воздухом, как в закипевшем огромном чайнике. На поверхность всплывали спасательные круги, сигнальные буи, щепки — вертелись, приплясывали, топтались…

— Стар я уже глядеть такие спектакли, — глухо промолвил Савва Иванович, пряча глаза от Лухманова.

Корветы и тральщики боязно, на малых ходах, двинулись к роковому месту, остерегаясь обломков, которые могли повредить винты.

Только теперь все обнаружили, что самолетов давно уже нет. Выходит, торпедоносец, погубивший судно, был одним из последних?

Объявили отбой тревоги, и моряки расходились молча, закуривали, не глядя друг на друга. Разговаривать не хотелось. Даже о самолете, сбитом Кульчицким, не вспоминали; и только Семячкин все ж попытался выяснить у четвертого механика, куда тот целил и как упреждал… В эту минуту рулевой походил на завистливого мальчишку, который хочет выведать у удачливого рыболова: «На что пыймал?» Но Кульчицкий был хмур, отмахнулся от Семячкина.

Из радиорубки явился угрюмый Митчелл, поделился на мостике последними новостями:

— Спасли всего одиннадцать человек…

Достал из кармана грифель и внес поправку в свою предыдущую запись на белой краске: 34—4.

— Вы бы что-нибудь бодрое нарисовали! — съязвил Лухманов. — Скажем, один-ноль в пользу «Кузбасса»: все-таки сбили самолет.

— Бодрое будем подсчитывать в Мурманске, — невесело ответил Митчелл и добавил что-то в сердцах по-английски, чего Лухманов не понял. Капитан «Кузбасса» едва сдержался, чтобы не спросить лейтенанта: «Что же ваши крейсеры, так и будут идти стороной? Господа британские адмиралы, видимо, вышли в океан на прогулку, так сказать, прошвырнуться до Медвежьего и обратно?» Сдержался, ибо чувствовал, как нарастает раздражение против английского командования, против адмиралтейства… Но Митчеллу знать об этом не обязательно.

Океан катился величественно спокойно, словно приглаженный тяжелыми бликами солнца. Однако спокойствие не радовало: каждый понимал, что это лишь короткая передышка, что на немецких аэродромах в Норвегии, наверное, заправляются самолеты, а может быть, даже уже летят на север, и значит, скоро опять прозвучит сигнал боевой тревоги. Что принесет конвою новый налет? Четырех транспортов и их грузов, к сожалению, уже нет. С того момента, как немцы начали методично атаковать, конвой продвинулся миль на двести пятьдесят. Если на каждом таком участке терять по четыре транспорта — что же останется к Мурманску? И почему английские крейсера позволяют немцам терзать конвой? А где-то в дальнем охранении следует даже авианосец, и его самолеты могли бы прикрыть суда с воздуха, затруднить вражеской авиации почти безнаказанные атаки. Что-то мудрят союзники, явно мудрят…

Митчелл тоже не очень весел. Видимо, ожидал от своих адмиралов более решительных действий, а те до сих пор не выказали даже своего присутствия рядом. Есть от чего повесить нос честолюбивому лейтенанту…

Немцы, видать, и сами обедали вовремя, и давали возможность пообедать экипажам судов. От кают-компании доносило дразнящие запахи наваристого супа из тушенки, жареного филе трески, и Лухманов не вытерпел. Надеясь, что в запасе еще имеется с полчаса, попросил Птахова остаться на мостике, а сам спустился вниз.

После недавних налетов и гибели транспортов, еще стоявших перед глазами, кают-компания показалась удивительно уютной и тихой. Присутствие Тоси в белой курточке придавало помещению едва ли не облик земного рая. Даже острый дух медикаментов, которых натащил сюда доктор на тот случай, если кают-компанию придется использовать под лазарет, не портил общего впечатления: моряки попросту не замечали его, либо не обращали на него внимания. Не было, правда, за столом привычной оживленности, говорливости, шуток, но глаза людей здесь теплели, оттаивали. Тося уловила это и старалась в святой наивности изо всех своих сил, чтобы штурманы и механики чувствовали себя как дома. Она никого не обделяла вниманием, улыбалась всем и каждому, и Савва Иванович в конце концов поразмыслил вслух:

— Ну и молодцом же сегодня Тося! И в кают-компании все сияет, и сама — как серебряный месяц…

Девушка покраснела, так как моряки после слов помполита как-то сразу все на нее поглядели. Наверное, в этих взглядах она угадала не только добрую благодарность, но кое-где и влюбленность. И Тося, еще больше зардевшись, подхватила опустевший супник и торопливо метнулась на камбуз.

Уходить отсюда Лухманову не хотелось. Но служба есть служба… Докурив сигарету, он поднялся, надел меховую куртку, фуражку и направился на мостик. Вслед за капитаном потянулись из кают-компании и остальные. Тося провожала их глазами, полными грусти: ее маленький праздник окончился — одной судьбе теперь было ведомо, когда моряки за столом сумеют собраться все вместе.

Очередная тревога не явилась для Лухманова неожиданной. Инстинктивно он чувствовал, что интервал между двумя последующими атаками исчерпан, что самолеты вот-вот должны появиться. Поэтому красные ракеты воспринял спокойно, как нечто само собой разумеющееся… Нажал машинально кнопку ревуна, хотя все расчеты находились давно на местах: видимо, и у матросов выработалось своеобразное чутье на повадки немцев.