Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

— Сачки! — поспешил с ответом Сергуня.

— Дезертиры, салага! — поправил Семячкин моториста.

— То-то же… А грузы, которые мы везем, ой как нужны на родном берегу! И танки, что на нашей палубе, и взрывчатка, что в трюмах. Старший помощник капитана товарищ Птахов как-то подсчитал, что этой взрывчаткой можно подорвать десятки вражеских эшелонов, добрую сотню танков, уничтожить тысячи гитлеровцев. Разумеете? Вот почему наш груз с нетерпением ждут и на фронте, и партизаны в тылу у врага. А мы за тот груз в ответе.

— Ясно…

— Сегодня мы приняли первый бой. Наверное, каждому он запомнится навсегда, особливо тем, кто впервые понюхал пороху. Поздравляю вас, товарищи, «Кузбасс» действовал слаженно, по-бойцовски! Однако и нам еще есть чему поучиться. Скажем прямо: стреляли в белый свет как в копеечку! Так стрелять — патронов не напасешься, хоть полные трюмы ими набей. Мы в гражданскую, бывало, имели по три патрона на брата, но белых, вооруженных до зубов, громили. А почему?

— Знали, за что боролись, — попытался отгадать Семячкин.

— И то, конечно, тоже… — подозрительно покосился на рулевого Савва Иванович. — Но главное — с толком стреляли! На войне простой принцип: либо ты его, либо он тебя. Вот и надобно бить врага не нахрапом, а — как говорил Суворов — умением. Потому и призываю вас к выдержке, к хладнокровию. К меткой и прицельной стрельбе. Понятно?

— Понятно.

— Ну а коли понятно — конец собранию. Прений не будет — некогда!

Моряки шумно поднимались из-за столов, несколько разочарованные тем, что собрание так быстро окончилось. Возбуждение от первого боя еще не прошло, и хотелось побыть вместе, поделиться впечатлениями, услышать доброе слово в свой адрес, а может быть, невзначай и самому слегка похвастаться перед друзьями. Поэтому прения все равно развернулись сами собой — только уже на палубе.

А Савва Иванович окликнул:

— Семячкин и Кульчицкий, идите ко мне в каюту и там дожидайтесь. А вас, товарищ боцман, прошу остаться.

Когда помещение опустело, он взглянул на Бандуру, кашлянул.

— Послышалось мне, что ли… Будто во время боя на полубаке не по-русски вели разговор?

Боцман тотчас же догадался, о чем говорит помполит, покраснел.

— Дак подносчик патронов сдрейфил, замешкался. Ну я и того… не сдержался.

— Он же совсем еще молодой, зеленый, — покачал головой помполит, — мог и растеряться маленько. Так разве ж матом смелость воспитывают? Вы же вдвое старше его и вчетверо опытней! Могли бы по-отцовски приободрить, личным спокойствием привести парня в норму, к общему знаменателю. А вы…

— Виноват, товарищ помполит…

— То-то, что виноват… Первый бой западает в душу каждому навсегда, его потом вспоминают до самой старости. И надо, чтоб эта память осталась чистой, святой. — Савва Иванович на миг примолк, потом доверительно признался: — Я в своем первом бою — в гражданскую это было — тоже чуток не туда поскакал. Шашкой размахивал справно, а вот беляков не увидел, не встретил. После боя вызвал меня командир эскадрона: «Что за конь у тебя дурной! Все — на рысь, а он — на галоп. Ты его не стесняйся арапником!» Не сказал, душа-человек, что арапником надо б меня — не коня. Зато на всю жизнь уму-разуму научил.

— Ясно, Савва Иванович. Будет порядок, — смущенно пообещал Бандура.

— То-то же… Боцман так же, как и капитан, и я, и старпом, и старший механик, в ответе не только за теплоход, но и за моряцкие души, особенно молодые. Понятно?

В каюте он устало опустился в кресло. Ломило суставы ног, и эта боль, казалось, охватывала все тело, порою мешая дышать. Сейчас бы лечь да попытаться уснуть… Что-то доктор ничем не может помочь, хоть и хвастается своей наукой.

Семячкин и Кульчицкий выжидательно поглядывали на него, и Савва Иванович наконец произнес:

— Надо, хлопцы, срочно выпустить боевой листок. Чтобы к вечеру висел в красном уголке.

У Семячкина отлегло от сердца. Он не догадывался, зачем их вызвал помполит, и немного побаивался: не сболтнул ли где лишнего? С ним это случалось.

— Ты, Кульчицкий, садись и рисуй: у тебя это здорово получается, — не то предложил, не то приказал помполит. — Вот тут поместим благодарность капитана экипажу за бой. Потом — обращение к морякам «Кузбасса», я сейчас набросаю. А ты, Семячкин, опиши нам бой: и хлопцев наших, значит, и фашистов, как они с перепугу сбрасывали бомбы в пустое море. Не так страшен черт, оказывается, как его малюют. Живо опиши, весело, чтоб читатели животы надорвали! Хватит тебе свой талант попусту на полуюте растрепывать языком.

— Есть! — обрадовался рулевой, польщенный и гордый. — А критику наводить можно?

— Если за дело, почему ж нельзя…

— Ну, тогда я выдам коку! Я ему всё время кричу: под дыхало цель, под дыхало! А он мне бормочет про упреждения.

— Упреждения обязательны, — засмеялся Кульчицкий, — иначе все очереди пройдут за хвостами у самолетов.

— Да? — огорчился Семячкин, хотя и сам понимал прекрасно, как полагалось вести огонь: посещал же занятия комендоров. — Ладно, — смирился он, — я ему за другое выдам. А вы, товарищ механик, нарисуйте, как он оба глаза зажмуривает, когда стреляет. Тоже мне снайпер!

— А ты карьерист, брат, — усмехнулся Савва Иванович, — под друга подкапываешься. Небось на его место метишь у пулемета, за первого номера?

— Так обидно же, товарищ помполит! Немцы — вот они, рядом, бери и сбивай. Я же не за себя, за «Кузбасс» болею!

Но выпустить боевой листок не успели. Вскоре над конвоем снова рассыпались красные ракеты. Тишину рвали ревуны и колокола громкого боя, а кое-где даже гудки и сирены. Через несколько мгновений транспорты и корабли эскорта ощетинились яростным зенитным огнем. Стало ясно, что теперь передышки не будет до конца рейса.

Атаки вражеской авиации следовали одна за другой.

На этот раз самолеты заходили от солнца, и моряки транспортов, ослепленные им, стреляли почти наугад. Немцы атаковали конвой поперек, заведомо уменьшая для себя площадь цели. «Не отвлекают ли?» — мелькнуло у Лухманова.

Действительно, вскоре Марченко крикнул:

— Торпедоносцы с правого борта!

Они летели низко, над самым морем, и потому, казалось, стремительно, к тому же были закрыты крайними транспортами, и суда, находившиеся внутри ордера, стрелять по ним не могли. Видимо, именно на это рассчитывали немцы, хотя навстречу торпедоносцам метнулось несколько кораблей эскорта.

— Орудию продолжать огонь по бомбардировщикам! «Эрликоны» — на правый борт! — скомандовал поспешно Лухманов.

Уклоняясь от торпед, крайние транспорты торопливо ворочали вправо. Самолеты, сбросившие смертоносный груз, тут же набирали высоту, но их настигали снаряды и пули — два торпедоносца уже задымились и плюхнулись в воду. А остальные, пронесясь над крайними транспортами, теперь нацеливались на суда внутренних колонн.