Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

Дальнейшее он видел как в полусне. Две шлюпки, которыми командовал Птахов и боцман, метались по морю, подбирая американцев. «Кузбасс» в это время ходил переменными курсами, опасаясь торпед. Потом Птахов стрельнул ракетой — не в небо, а над водой, чтобы ее не заметили издали, — и Лухманов повел теплоход навстречу шлюпкам.

Всего удалось подобрать четырнадцать моряков, хотя экипаж американского транспорта, как заявил Птахову лейтенант, начальник военной команды, насчитывал больше. Среди спасенных были: раненный осколком бомбы, которому товарищи не дали утонуть, и молодая женщина. Митчелл попытался с нею заговорить, однако она не ответила, лишь скользнула по англичанину усталым взглядом. Затем вдруг перевела глаза на Семячкина и так на него взглянула, что тот остолбенел. Рулевой торопливо стащил с себя бушлат и набросил на плечи промокшей женщины.

— Сенк’ю, — улыбнулась она и погладила руку матроса. — Май нейм из Дженн [3] Спасибо. Мое имя — Дженн (англ.) . .

— Семен, — представился растерянно Семячкин.

— Сенк’ю, Симон, — повторила женщина.

Заботу о спасенных взял на себя Савва Иванович. Раненого отправили в кают-компанию, где ныне располагался лазарет, а остальных стали распределять по каютам. Коку помполит приказал приготовить горячий кофе и добавить в него коньяку, а матросам сказал:

— Тащите, какая есть у кого, одежонку: надо союзников переодеть в сухое.

Матросы с готовностью разбежались, а Савва Иванович озабоченно посмотрел на Дженн. Но Семячкин опередил его:

— Я ее обмундирую в свое.

— Ладно, — согласился помполит. — Только ты там того… смотри у меня. Отведи ее к Тосе в каюту.

Рулевой протянул женщине руку, та взяла ее и покорно, словно ребенок, побрела за ним.

Лейтенант, оказавшийся старшим среди спасенных, вместе с Митчеллом поднялся на мостик. Был он босой, без фуражки, однако в тужурке, при галстуке. За ним оставался на палубе мокрый след. На мостике он представился Лухманову:

— Лефтэнант Мартэн. Сенк’ю, кэптэн.

Лухманов пожал протянутую руку, по-английски стал объяснять, что в «Кузбасс» шло две торпеды и он, капитан, вынужден был дать ход.

— Да, да, я понял, — поспешно ответил американец. И неожиданно добавил: — Плохую шутку сыграли с нами англичане.

— Корабли ушли навстречу бою! — протестующе возразил Митчелл.

— Я должен вас огорчить, лейтенант, с нашего крейсера передали, что корабли уклонились от боя и ушли на запад, чтобы не рисковать. Сейчас они приближаются к Исландии.

— Этого не может быть! — не хотел верить Митчелл.

— Это правда, — с сожалением подтвердил Мартэн.

— Проводите его в мою каюту, — обратился Лухманов к Митчеллу, — пусть переоденется. В столе есть табак, а в шкафу — водка. Потом спуститесь в кают-компанию: доктор будет оперировать раненого, и ему может понадобиться переводчик.

Но Митчелл словно не слышал его, он стоял потрясенный, униженный, все еще не желая верить словам американца. Потом как-то сразу обмяк и поднял на капитана глаза, полные горечи и обиды:

— Если это правда… я готов на «Кузбассе» выполнять любую работу. Верьте мне. — И тихо добавил: — И Великобритании.

— Вы честно выполняете свой долг, лейтенант, — по-дружески положил ему руку на плечо Лухманов. — Вы настоящий моряк и мужчина.

— Спасибо… — едва слышно поблагодарил англичанин. Марченко и Тосю отгородили ширмой, а на стол положили раненого.

Митчелл сидел отвернувшись, погруженный в тяжелые думы. Доктор оперировал под местным наркозом. Он быстро вскрыл рану, извлек пинцетом осколок и протянул американцу:

— Возьмите на память.

Митчелл перевел его слова, и раненый слабо заулыбался, что-то негромко заговорил в ответ.

— Он говорит, лучше бы доллар — тогда не страшны никакие бомбежки, — сказал без улыбки Митчелл. — Он получит двойное жалованье и наградные в конце рейса, но ни за какие деньги не выйдет в море опять. Он говорит: вы тоже, доктор, заслужили свои наградные.

— Мы не получаем двойного жалованья, — ответил врач, зашивая рану. — Мы защищаем свою Родину.

— Он говорит, — чуть позже промолвил Митчелл, — что русские — удивительный народ. И именно поэтому он верит, что вы разобьете Гитлера.

В брюках и свитере Семячкина, причесанная, Дженн оказалась необычайно привлекательной. На нее восхищенно поглядывали «кузбассовцы», но женщина демонстрировала преданность рулевому. Она примостилась у «эрликона», где он дежурил. А Семячкин выпросил у Птахова англо-русский словарь, и теперь они, поочередно отыскивая слова, увлеклись беседой — пусть медленной, косноязычной, но зато полной взаимных открытий.

— У тебя есть муж? — задал наконец рулевой вопрос, на который долго не мог решиться.

Дженн, не глядя в словарь, отрицательно покачала головой, а уже потом ответила:

— Погиб. Прошлая весна. Индийский океан.

А через некоторое время и она поинтересовалась:

— Твоя жена есть?

— Нет, я холост, вольный казак.

Семячкин достал блокнот и карандаш и долго составлял фразу, листая страницы книги. Потом, коверкая английские слова, прочел что-то длинное и невразумительное, что должно было означать:

— Я хотел бы, чтобы у меня была жена такая, как ты.

Дженн поняла. Пристально взглянула на него, и ее последующий ответ ошеломил рулевого:

— Я должна возвратиться в Штаты. Но пока я здесь, если хочешь, я буду с тобой.

— На судне с этим строго… — растерялся он.

— Я никого не боюсь.

— А твои американцы не рассердятся на тебя?

— Какое им дело? На вашем берегу они ведь встречаются с русскими женщинами!

Семячкину очень хотелось вымолвить что-нибудь ласковое, но словарь состоял из слов сухих, деловитых, не рассчитанных на подобный разговор. Он долго листал страницы и наконец, сомневаясь, задержался… Потом смущенно, не зная, понравится ли Дженн его фраза, застенчиво произнес:

— Ты прекрасная лань…

— Твоя лань, — подумав, уточнила она и засмеялась, видя, как густо матрос покраснел.

Рулевому казалось, будто море и небо вертятся, кружатся перед глазами. Внешне разбитной, порою даже развязный, он всегда был застенчиво робок с девушками. И сейчас буквально балдел от нахлынувшей вдруг влюбленности в эту красивую женщину. Это и восторгало его и пугало, ибо матрос не знал, как отнесутся к его внезапной привязанности Савва Иванович, капитан, товарищи… За подобное помполит, бывало, и Птахову выговаривал. А скрыть свое нечаянное счастье Семячкин был не в силах, и ему чудилось, что взоры всего экипажа обращены к нему, что даже сигнальщики поглядывают не в небо, а на него, рулевого. Но ближе всего все-таки находились темные глаза Дженн, ее губы — они то и дело заслоняли собою весь окоем. Господи, он никогда не подозревал, что можно так внятно разговаривать друг с другом глазами!