Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

— Не верю, не верю! — почти выкрикнул Митчелл. — Иначе… как же тогда носить мундир офицера!

— Ну, ты имеешь право честно смотреть в глаза морякам. А адмиралы о своей чести пусть заботятся сами.

— Но ведь есть еще честь британского флота!

— Ты хочешь поэтому, чтобы и тебя считали дерьмом? Не беспокойся, найдутся, наверное, и такие… Только плюнь им в морду, дружище. И не строй из себя оскорбленную невинность: люди принимают это за комплекс вины.

— Мне кажется, все на судне глядят на меня с презрением, — признался неожиданно Митчелл. — Бывают минуты, когда не хочется жить.

Мартэн рассмеялся:

— Если бы мы всегда отвечали за действия наших лидеров, то в моем родном штате уже не осталось бы в живых никого. Выше голову, брат лейтенант! Мы — матросы и должны выполнять свой долг, даже когда этот долг предают адмиралы. Таковы законы войны: солдатская кровь оплачивает любую подлость и тупость. Лучше скажи, не найдется ли выпить? После этой проклятой ванны никак не могу согреться, а снова разорять капитана — совестно.

Он выпил четверть стакана брэнди и закурил. Какое-то время Митчелл молчал, потом с горечью произнес:

— После такой операции русские могут подумать, будто в нашем штабе сидят кретины.

— При чем тут русские? — удивился американец. — Разве сам ты будешь думать иначе?

Митчелл опустил голову. Слова Мартэна казались ему предельно циничными: тот запросто говорил о том, о чем в Англии считалось грехом даже думать. У этих американцев начисто отсутствует романтическое начало, вежливость, возвышенное отношение ко многим понятиям, священным для каждого британца. Впрочем, откуда им взяться? Американцы в своем большинстве — коммерсанты, и голый расчет заменяет им чувства, традиции, честь. Самое противное, что факты сегодня за Мартэна: операция действительно, кажется, провалилась, и он, Митчелл, не в состоянии убедительно ему возразить. Но время — великий судья, и когда-нибудь Мартэн узнает, что был не прав, жестоко заблуждался… А вдруг все, о чем он болтал тут, — правда? Об этом страшно подумать…

Во всех портах мира на офицеров британского флота всегда смотрели с уважительным восхищением. Еще бы, офицер королевского флота повсюду служит образцом истинного джентльмена. Неужели ныне кто-нибудь усомнится в этом? Как же людям глядеть в глаза?..

Ворочались тяжкие лейтенантские думы — острые, ранящие, и всякая маленькая надежда тотчас же упиралась в простодушную улыбку все понимающего Мартэна.

— Да брось ты казниться! — не вытерпел американец. — Подумаешь, невидаль: адмиралы задом шлепнулись в лужу. В официальных отчетах все будет о’кэй, даже ордена получат — попомнишь мое слово. Для нас же главное — скорей проскочить во льды! Тогда плевать на всех флотоводцев — и наших, и гитлеровских.

Нет, его слова не утешили Митчелла; англичанин болезненно поморщился от столь вольного и сомнительного сравнения. Однако промолчал, не в силах больше выслушивать откровения не слишком щепетильного Мартэна.

Каждый час приближал «Кузбасс» к спасительной кромке льдов. Втайне Лухманов рассчитывал, что и сейчас теплоход уже недосягаем для вражеской авиации. Пустынный океан укреплял желанную веру. А обилие плавающих льдин вокруг вселяло надежду, что и лодки не рискнут забираться в такие широты, в районы, опасные для их корпусов и горизонтальных рулей.

Наверное, подобное настроение овладело постепенно и экипажем, потому что все изумились и заволновались, когда на горизонте было обнаружено судно. Оно стояло без хода, от его палуб лениво тянулся редкий медлительный дым. С мостика «Кузбасса» сигнальным прожектором запросили: кто, мол, откуда, куда следует. Но ответа не поступило. Лухманов, поколебавшись, приказал изменить курс, чтобы приблизиться к судну.

«Не ловушка ли? — опасался он. — Может, рядом в глубине затаилась лодка?» На всякий случай изготовили оружие к бою. Мартэн попросил разрешения заменить у носового орудия Птахова, и капитан согласился. Хотел было стать к «эрликону» и Митчелл, однако Лухманов предупредил:

— Вы можете понадобиться на мостике, когда подойдем к транспорту.

Судно не подавало признаков жизни. Если бы не движение дыма, его можно было бы принять за изваяние. Оно осело почти до якорных клюзов, а может быть, приняло в трюмы уже и воду, но над низким и длинным корпусом корабля особенно стройными и высокими казались мачты с поджатыми стрелами. Между мачтами раскачивал ветер обрывки антенн.

Как сигнальщики ни всматривались, не удавалось обнаружить флага — ни на гафеле, ни на кормовом флагштоке; национальная принадлежность судна оставалась неопознанной. Но по срезу трубы и кормовым обводам определили, что это теплоход, судя по надстройкам, довольно новой конструкции. Пока приближались к нему, сигнальщики то и дело докладывали ранее не замеченные подробности. На вывороченных шлюпбалках до самой воды раскачивались пустые тали, — значит, экипаж оставил корабль. Шлюпок поблизости не было: либо они ушли, либо команду подобрало другое судно. Но почему транспорт покинут, причем, по всему видать, спешно? Дым поднимался с ботдека, вскоре увидели и низкое пламя, но это ведь не внутри корабля. «Может, в подводной части корпуса есть пробоины? — раздумывал Лухманов. — Транспорт нужно тщательно осмотреть… Он прочно держится на плаву, значит, подходить к нему не опасно».

— Птахов, — подозвал старпома Лухманов, — возьми несколько человек, осмотри судно. Не забудь прихватить механика, чтобы обследовать двигатель.

— Есть! — оживился старпом.

Когда приблизились к неподвижному теплоходу на несколько кабельтовых, сигнальщики прочли наконец на его корме имя: «Голд Стэлла». Он был приписан к одному из шотландских портов.

Сколько Лухманов ни напрягал память, не мог припомнить судна с таким названием в составе конвоя. Но разве в Атлантике находился только один конвой? Разве мало иных судов кралось вдоль кромки льдов, избегая встречи с фашистами?

Примерно в кабельтове от «Голд Стэллы» Лухманов застопорил ход, чтобы шлюпка могла отойти от «Кузбасса». Затем опять перевел рукоять телеграфа, решив ходить переменными курсами, хотя вероятность присутствия поблизости подводной лодки казалась теперь сомнительной, ибо лодка давно бы пустила ко дну неподвижный транспорт, но, как говорится, береженого и бог бережет.

— Вижу человека!

Этот доклад прозвучал как сенсация: все уже привыкли к безжизненному облику «Голд Стэллы». На «Кузбассе» моряки метнулись к левому борту, тянули друг у друга бинокли… Человек сидел на полуюте, на кнехте, обхватив голову руками, такой же неподвижный, как само судно. «Да жив ли он?» — подумалось, наверное, не одному. Однако, когда шлюпка приблизилась к транспорту, человек вдруг поднял голову, медленно встал. Какое-то время глядел на нее как на призрак, потом встрепенулся, что-то закричал, замахал руками. Сорвался с места, забегал по палубе и наконец вывалил за борт, навстречу «кузбассовцам», штормтрап. Зажал лицо ладонями, и плечи его задергались — моряк на «Голд Стэлле» плакал.