Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Как же они смогли спознать-то, куда именно я книгу спрятал?

– Умишком пораскинули – и догадались. Вариантов не много.

– Что же они закопошились – и сами себе навредили?

– Ну, брат мой, у тёмных часто так бывает. Потому и изображается тьма иногда змеёю, кусающею себя за хвост. А что все годы сидели тихо, а теперь закопошились, так и ты тихо сидел. Не Царский бы наказ, разве б осмелился раскопать надёжно упрятанное? А им нужно, чтоб в наших руках не оказалось. Как стало ясно им, что пойдёшь и возвратишь миру сокрытое от мира, затрепетали, им-то что, посуди сам, – сами ли сожгут, ты ли зароешь! Лишь бы никто не читал.

– И что же теперь делать? Они же теперь вряд ли остановятся.

– Поговори с директором кладбища. Прямо как есть, мол, сын, могилу матери ищешь. Без обид и претензий, мол, всё понимаешь, простил грех. Не пойдёт по-хорошему, пригрози судом, или ещё чем. Опыт лагерный имеешь, знаешь, как действовать… Пускай укажет, где… Господь не выдаст, и ты поспеешь до полного закрытия границ.

Монах тотчас отбыл в обратный путь. Через четыре дня вновь объявился в конторе кладбища и, пригрозив судом за самоуправство, добился разрешения на перезахоронение останков на заново выделенном ему участке. А в разбирательстве ещё одним аргументом было то, что он не ввергнет в лишние расходы контору, сделает всё самостоятельно, ему лишь нужны разрешительные документы. Ему всё же выдали требуемую бумагу, и, не тратя драгоценного времени в опасении, что слух о его действиях долетит до соответствующих ушей, тем же вечером, вооружившись лопатой, приступил к поискам.

Поздним вечером в глубоких сумерках удалось, наконец, раскопать бывшую могилу и на приличной глубине отыскать требуемый предмет. К четырем часам ночи Монах закончил работу. Могильный холмик вырос на новом отведённом ему месте, прежняя яма была старательно засыпана, сундучок с книгой надёжно спрятан в котомку, а сам Монах с нею за плечами шёл на выход. Сонный охранник, предупреждённый о полоумном Монахе, срочно перезакопавшем труп, вяло махнул тому рукой, нимало не удивляясь ни котомке за плечами, ни лопате в руке; в конце-то концов, чем занимался человек? Ясно, земляными работами.

Наутро возникли какие-то люди, подробно расспрашивали о Монахе, в деталях рассматривали и фотографировали новую могилу и старое место. Вскоре перед вечно нетрезвым взором директора кладбища нарисовался препротивный толстячок с физиономией хряка и, представившись Смирновым, принялся учинять разнос. Орал: да как же это так можно, без согласования с УВД выдавать такие разрешения, как можно позволять самоуправные перезахоронения и тому подобную ерунду?.. Задетый до печёнок, «кладбищенский генерал» напустился на «хряка». Да что ему этот Смирнов! Да у него таких Смирновых закопано тут столько, что одним больше, одним меньше, никто и не заметит! Кстати, свободных мест на территории пруд пруди. Раздражённая тирада отчего-то развеселила «хряка». Он подобрел, перестал ругаться, но, продолжая добродушно улыбаться, заметил, что о сатанистских безобразиях на вверенной попечению данного руководителя территории в городе ещё не забыли, так что вряд ли хоронить его, Смирнова, доведётся именно ему. И вообще, мол, он предпочитает какое-нибудь тихое местечко вроде Ваганьковского или, на худой конец, в Кремлёвской стеночке. Пусть господин «погребальмейстер» не зарывается, а замечания учтёт. Чтоб к вечеру следующего дня этого ухаря, сумевшего на халяву организовать эксгумацию без представителей милиции и даже без местных землекопов, хоть из-под земли, а достал. Живым или мёртвым. Телефончик оставил, куда звонить, и за ним немедленно приедут.

Директор кладбища послал Смирнова куда подальше. На том и разошлись. Прожив полжизни бок-о-бок с покойниками и чужими слезами, он отвык чего-либо бояться и ко всему относился в равной степени безразлично. Даже деньги ему были не то, чтобы безразличны, а неприятны. Будто грязь какая-то к рукам прилипла. А к вопросам свободы или несвободы относился стоически. Ну, посадят, что с того! Смена одних декораций на другие. Потом-то всё равно – в ящик! К своим же клиентам рядышком, на спинку.

…Однако «Хряк» оказался злопамятен. Через два дня появился снова, не один. Его сопровождали двое – пожилой лысеющий «крепыш» с седыми волосами, представившийся Валентином Давыдовичем, и противный сутулый блондин в очках в никелированной оправе. Этот хлыщ вовсе никак не представился. Молчал себе, поблескивал очками, пока Смирнов орал на «первое лицо кладбища». Всё, что изрыгала пасть этого урода, директору было одинаково безразлично. Собственно-то, и Монаху он пошёл навстречу не из-за опасения судебного преследования и не из угрызений совести, в существование коей давно и безоговорочно не верил, а просто так, под хорошее настроение. И с чего весь сыр-бор! Живёт себе человек, и пускай! Всё равно помрёт. Выслушав беснования «свинорылого» Смирнова, директор устал от них и предложил гостям ехать себе хоть в милицию, хоть в прокуратуру, хоть к Архангелу Даниилу или, напротив, к Сатанаилу на приём, только оставить его в покое.

Молчавший очкарик по-особенному глянул на него и спросил:

– Вы так устали от жизни?

– А кто ж от неё не устаёт! – добродушно съёрничал кладбищенский начальник. Очкарик медленно снял свои мерзкие линзы, пряча подслеповатые, судя по всему, глаза, протёр стёкла платочком, и прежде, чем нацепить обратно, вскинул взгляд, подобного которому директор кладбища не видывал ни на том свете, ни на этом. Иногда бывало, открывались глаза и у покойников. Но там чаще вместо глаз в прозекторских восковые шарики вставляют. Юных девиц пугать. А так – ничего такого… Взгляд сутулого разрядом шаровой молнии грохнул у директора в голове. Почувствовав непонятный звон в ушах, острую нехватку воздуха, «кладбищенский генерал» начал медленно заваливаться набок, закатывая глаза и теряя сознание. И когда с последним вздохом безжизненное тело грузно брякнулось наземь, обратив к небу лицо с навеки запечатлённым выражением изумления, последней мыслью угасающего разума была: «Ну, слава Богу! А то всем чего-то надо, все чего-то хотят… Пора и отдохнуть».

Профессор надел очки, похлопал по плечу оробевшего Смирнова, и все трое молча направились к машине, на которой приехали. Поняв, что требуемого результата не получит, Целебровский потерял интерес к разговору за несколько минут до развязки. Она была для него неприятностью, не более того. Особо не задаваясь вопросом, отчего упал «погребальмейстер», когда Беллерман и насмерть перепуганный Смирнов усаживались в салон, Целебровский сухо спросил:

– Что с ним?

– Умер, – так же сухо ответил Владислав Янович. – Едем?