Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

Вскоре дают отбой тревоги. Гриша, тяжело дыша, поднимается, забрасывает на плечо автомат, предварительно поставив на предохранитель. Потом оглядывает себя, насколько позволяла темнота, освещенная единственным прожектором на вышке да пожаром у соседей. Прикидывает, сколько кило грязи прибавила шинель, и качает головой…

Позже, когда в караулке [106] он увидит себя при нормальном свете, ему будет не по себе. Таким чумазым не был ещё. Поднявшаяся заступать на пост отдыхающая смена, которой, тоже досталось из-за тревоги, а потому недовольная и хмурая при его виде развеселится.

– Наш Шмулик уделался, как свинья! – подденет Гришу караульный, яростно гогоча. Ему будет вторить другой, демонстративно затыкая нос:

– Фу! Неужели кабульская земля так воняет?

Пытаясь не реагировать на поддёвки, Гриша будет неловко посмеиваться сам. Но его ответные реплики не воспримут никак. Обстановку разрядит начкар [107] , приказавший рядовому Бергу сняться с караула на двадцать минут для приведения себя в порядок. В каптёрке запасные шинели, в баке вода, чтоб умыться. Значит, бегом марш!

Первым делом Гриша помчится отмываться, потому что ему кажется, что он всё-таки уделался. Опасения будут напрасными, но налипшая земля и впрямь воняет преотвратительно…

…Этот давний эпизод своей армейской юности Гриша вспомнил, переступая порог КПЗ, где в его ноздри ударил до боли знакомый запах кабульской грязи. В полумраке камеры глаза не сразу различили людские фигуры. Когда же различили, они уже обступили его со всех сторон, разглядывая новичка. С минуту постояли молча. Потом из общей серой массы выделился один широкоплечий здоровяк в солдатской шинели поверх грязной майки и, вплотную приблизившись к Грише, пробасил:

– Ну что, кролик, прописываться будем или на халявку зыришься?

Примерно представляя себе, что от него хотят, Гриша вдруг ощутил полное безразличие к окружающей его смене житейских декораций, а потому молча сунул руку в карман и достал оттуда завалившийся под подкладку червонец, протянул здоровяку и просто сказал:

– Возьми за прописку.

Тот криво ухмыльнулся, обводя взглядом присутствующих. Потом снова уставился на Гришу:

– Экий фраерок к нам закатил! Оно мне чирик суёт. Сдачу возьми, – и двумя ударами от плеча в живот и ребром ладони по шее уложил новичка на пол. Когда Гриша, корчась от боли, повалился, широкоплечий перешагнул через него, двумя пальцами поднял червонец и примолвил:

– Кролик, а законы знает… Спать будешь там.

Восстановив дыхание, Григ поднялся и поплёлся к койке, на которую указал бугай. Его провожали насторожённые взгляды сокамерников и неразличимые либо непонятные реплики вполголоса. Когда он уселся на свою койку, к нему снова подошёл здоровяк. Бесцеремонно плюхнувшись рядом, отчего пружины матраса жалобно скрипнули, прогибаясь, широкоплечий спросил:

– Ну, плети, кролик, кто таков?

– Был музыкантом, – спокойно отвечал Гриша. – Сейчас и не знаю, кто. Похоже, что уже никто.

– Не свисти, – сплюнул здоровяк. – За что здесь оказался?

– В том-то и дело, что не пойму ни хрена.

– А ты мне скажи. Я лучше «оперов» твоё дело разберу. Ну?

Гриша выразительно посмотрел по сторонам. Бугай кивнул и, не оборачиваясь, приказал:

– Эй, братва! А ну канай по нарам! Все! И порезче, а то мне с кроликом побазарить надо.

В камере началось шебаршение, скрип нар, и всё затихло. Широкоплечий перевёл взгляд на Гришу и процедил:

– Ну, давай, слушаю.

Гриша не заставил себя просить дважды. Рассказал «главному по камере», как про себя обозвал бугая в шинели, нелепую повесть своего задержания, не утаив ничего. Он не испытывал опасений. Ему казалось, что между миром, где он жил до сих пор, и миром, где живёт его собеседник, такая пропасть, что вообще непонятно, как они встретились друг с другом. А значит, поведать о себе ему – всё равно, что исповедаться марсианину: никакого вреда, а на душе, может, и полегчает. Бугай в шинели не перебивал. Слушал внимательно, иногда смачно сплёвывал на пол. Пару раз хмыкнул на что-то. Гриша старался говорить тихо, чтобы ни одно слово до чужих ушей не долетело. Докончив рассказ, смолк, глядя себе под ноги.

– Значит, взяли и друга, и подругу, – задумчиво проговорил здоровяк. – Да, кролики, нехорошая история… Крыша-то хоть есть у тебя?

– Есть, – ответил Гриша и назвал фонд и фамилии Локтева и Глизера. Бугай присвистнул и переспросил:

– А ты сам-то часом не из афганцев будешь?

– Из них самых, – подтвердил Гриша. Бугай приобнял его за плечо и сказал:

– То-то я смотрю, грамотный. Порядок знаешь. Держи свой чирик и впредь ничего мне не суй. Спи себе. Завтра тобой займутся.

Он встал и вразвалочку пошёл через всю камеру к своему месту. Гриша проводил его взглядом и повалился на жёсткое ложе, моментально погружаясь в забытьё.

Ему приснились люди, шедшие долгой дорогой, теряющейся в тумане один за другим. Точно в спину. Лица сумрачны. Движенья размеренны. Туман стелился у них под ногами сизой пеленою, скрадывая шаги, отчего иногда казалось, что не идут они, а плывут по колыхающимся волнам. Гриша не знал этих людей. Он стоял на обочине дороги, встречая каждого вопросом: «Кто ты?». Отвечали через одного. Неохотно откликаясь на вопрос, они поворачивали к нему бесцветное лицо и говорили примерно одно и то же: «Я самоубийца», или «Я насильник», или «Убийца я, убийца, просто убийца». Среди людей были по большей части мужчины, но встречались и женщины. Столь же сумрачны и бесцветны. Лишь чуть тепла исходило от их тел. Не сразу сообразил Гриша, что чередою бредущие мимо него полностью обнажены. А, обнаружив это, ужаснулся тому, как нагота безобразна. Даже нагота совершенных в своих пропорциях женских тел, которые встречались меж шествующих мимо. Он стал ломать голову, что же безобразного может быть в наготе этих людей, пока до него не дошло – они все покойники. И тела-то у них не телесного, а землисто-серого цвета. Но почему же они тогда куда-то идут? Один за другим, один за другим? И вообще, где это он сейчас находится? По какую сторону бытия?

Паника охватила Гришу. Он попытался кричать, не в силах сообразить, что спит. Крик не получался, лёгкие точно наполнила вода. В какой-то момент ему показалось, что он и впрямь под водою. Стало быть, утонул, и всё, что ему видится, предсмертные галлюцинации. Надо собрать всю волю, заставив разум вспомнить, как он оказался в воде, понять, как отсюда выбраться. Вдруг ещё можно всплыть? Григ начал делать отчаянные движения руками и ногами, пытаясь подняться из поглотившей его глубины наверх. Похоже, получилось. Вокруг стало светать, и мысли мало-помалу пришли в порядок. Двигавшиеся мимо покойники стали удаляться, делаясь всё мельче, мельче, пока не превратились в неразличимую по отдельным звеньям цепочку. Гриша обнаружил себя плывущим в огромном изумрудного цвета океане на чудовищной глубине. Он, холодея от ужаса, понял, что давно не дышит. Попробовал сделать усилие, чтобы наполнить грудную клетку не воздухом, так хоть водой. Не получилось. Тогда он принялся разбираться, каким образом продолжает думать, испытывать ощущения, если не дышит, находится на огромной глубине, и, стало быть, давным-давно утопленник. Пока он решал эту головоломку, продолжая неистово плыть вверх, к свету, внезапно пространство вокруг преобразилось. Он оказался не под водой, а парящим высоко в небе. Пузырьки воздуха, растворённые в водной пучине, обернулись сгустками облачного пара, взвешенного в небесах. Стайки рыб превратились в стайки птиц. Вновь не чувствовал Григ, что дышит. Как будто не было ему нужды в дыхании. Внезапно прямо перед ним вновь возникла череда людей. Они шли навстречу, озарённые светом. Как и встреченные им на туманной дороге, они были обнажены, но их нагота сияла таким совершенством красоты, что глаз оторвать было нельзя. Каждый подобен лику святого. Но что-то в их облике причиняло Грише щемящую боль. Он попытался понять, что, остановив свой полёт перед ними, и вдруг увидел среди двигавшихся навстречу ликов знакомое лицо. Надя! Господи, это же убитая на днях красавица подруга Володи Туманова, из-за которой… Стоп! Память стремительно возвращала Григория к реальности. Видения начали рассыпаться, растворяться в бездонном пространстве. На месте недавних обнажённых фигур перед глазами Григория возникала неприглядная картина затхлой камеры, в которой он оказался по нелепой случайности. Наконец-то осознав, что он только что пребывал во сне, Гриша открыл глаза. Вокруг тихо. Заключённые спали. Кто посапывал, кто стонал во сне. Похоже, никто не бодрствовал. Тяжело дыша, Григ сел на нарах. Отчего-то болел бок и было тяжело дышать. Наверное, это из-за духоты в камере. Плюс ещё пережитый стресс, количество принятого накануне спиртного, да ощутимые удары, нанесенные несколько часов тому «главным по камере». Потирая ноющий бок, Гриша встал и поплёлся к отхожему месту.