Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Куда вы меня тащите?

– Костя, – вместо ответа представился он. – Куды тащу, куды тащу! От греха подальше. Зараз отпустив бы, так под машину скочила б. До хаты видпроваджу, сыну-мужу на руки сдам, а там и прощевайте!

Костя Кийко, а это был именно он, случайно оказался в это время и в этом месте. Случайно глянул в сторону проходящей женщины. Случайно подумалось ему, что надо бы присмотреть за ней. Не имея ни плана, ни намерений, проследовал за ней несколько десятков шагов. И вовремя, как оказалось… Случайно. Но кто знает, что есть случай? Когда, поддерживая свою спутницу под локоть, возник он своей мощной фигурой перед недоумевающим Гришей, случайно оказалось, что они знают друг друга. Костя смутно припомнил Гришу.

– Так це твоя мама? – возмущённо воскликнул Кийко. – Ну ты и свинюк. А ну давай горячего чаю, и я с вами посижу! – и, не дожидаясь согласия, скинул обувь и дублёнку. Через пять минут они втроём сидели на кухне, пили чай, и Гриша, которого словно прорвало, подробно рассказывал малознакомому «хохлу», что с ним произошло в последние месяцы, не утаивая ничего. Кийко слушал, качал головой и бросал взгляды на Анну Владиславовну, сидевшую молча и бледневшую всё более, пока сын в своей внезапной исповеди раскрывал тайну за тайной, объяснявшую если не всё, то многое. Как и в прежние годы, когда требовалось разговорить кого-либо, никто с этим не справлялся лучше главного редактора «Памяти», хотя он ничего и не делал специально, так и теперь безотказное обаяние великана словно вышибло пробку из бутылки, и рассказ Гриши тёк безостановочно, насыщаясь всё большими подробностями. По выходе из тюрьмы сердце Гришино болело, он жаждал исповеди. Но не мог исповедаться. Ему бы пойти в церковь, да сил не было. Ему бы найти общий язык с матерью, да воли не хватало. Так и маялся, томясь невысказанной болью. Но вот появился Костя, перед кем неохота прятаться, и, наконец, стало отпускать…

Кийко слушал молча, кивая косматой головой. Картина падения в пропасть нелепостей запутавшегося «брата-афганца» вырисовывалась всё отчётливей. Он видел, что Гриша не подлец, не трус, не из тех, про кого говорят «чужой». Ему требовалась помощь. Но что-то помимо сказанного Григорием добавляло беспокойства. Когда же Гриша дошёл до того, как оказался в тюремном лазарете, Костя, не дожидаясь подробностей, в первый раз перебил его и сказал:

– У, поубывав бы гадив! Це ж тоби наркотик вкололы, як ты не зрозумив! Тильки за яким лядом? На иглу посадить чи шо?

Анна Владиславовна вздрогнула:

– Как ты, Гриш, а?

Он осёкся. Очевидность причин неожиданной хвори и последующей ломки просто не приходила в голову. Даже когда следователь напрямую задал ему вопрос о наркотиках, Гриша искренне не поверил ему и не связал своего состояния с ними. Он часто-часто заморгал и дрогнувшим голосом спросил:

– А ты уверен, Костя, что это именно…?

– Не то слово, уверен! – грустно усмехнулся Кийко и прицокнул языком. – Щоб так удержаться, надо быть гарным чоловиком. Молодец, колы не подсел. Но к врачу щоб завтра же! Горилку пьешь?

– Пьёт, – за сына ответила мать, но Григорий возразил:

– Нет, мама, сейчас практически не пью. Только вот курю.

– Завтра же к врачу, – категорически повторил Кийко и встал. – Ладно. Трохи засидився. Пора до дому. Поздно.

– Именно поздно, – спохватилась Анна Владиславовна. – Оставайтесь, Костя. У нас комната свободна, – и посмотрела на сына. Тот согласно кивнул, после чего сразу встал и вышел.

Невидимой ниточкой натянулась не поддающаяся логике здравого смысла связь, по которой летели со скоростью мысли горячие сообщения в оба конца. На одном – не находящая себе места Татьяна, физически испытывающая медленно затягивающуюся петлю нежити вокруг себя, а на другом – Григорий. Его бесило, что не он расставил сам точки над i, дождавшись, когда формальное заявление сделает Настя. Его бесило, что любимый человек так и не знает, что препятствие в виде ненавистного брака, стоявшее между ними, в скором времени будет устранено. Его приводило в ярость, что он не может найти в себе силы ни позвонить, ни даже написать Тане, чувствуя себя перед нею виноватым. Он метался в четырёх стенах, полный ярости, как тигр по клетке, не понимая, каким образом оказался втянут в чудовищную по нелепости, но в то же время, такую ужасающе реальную криминальную историю. Он злился на своё малодушие, так и не позволившее сделать шаг и позвонить Туманову, к которому, без вины с его стороны, питал внезапно вспыхнувшее чувство неприязни. Его бесило осознание того, что те люди, из мира которых он выпал несколько лет назад, потом решил вернуться, считая их критерием и показателем уровня общества, – музыканты, артисты, художники, литераторы, искусствоведы, – единодушно отвернулись от него, стоило ему лишь споткнуться. Он пытался найти хоть какое-нибудь оправдание этому единодушию – и не находил. От этого перемешанная с презрением ярость его ко всем этим напыщенным творческими амбициями людям становилась только горячее и жгла, жгла, жгла душу, уязвлённую, вдобавок, стыдом. И ко всему этому, признать, что никак не причастен к расставанию с женой, и это всецело её инициатива – значило признать, что важнейшего уговора с возлюбленной мужчина исполнить не смог. Как он теперь посмотрит ей в глаза? Как оправдается?

Анна Владиславовна после того, как Костя Кийко спас её жизнь и так кстати появился в их доме, стал периодически захаживать в гости, забавляя её своими милыми медвежьими повадками, несколько воспряла духом. Ей казалось теперь, что она сможет удержать сына от глупостей, а главное, она вдруг поверила в то, что всё обойдётся. Неприятный осадок после разговора с Зильбертом сам собой растворился, точно и не было никакого разговора. Время шло, подследственного не вызывали, от «соучастника преступления» художника Туманова, так же выпущенного под подписку о невыезде, не было никаких вестей, хотя, казалось бы, нужно выстраивать совместную линию защиты, договариваться о показаниях и так далее. Иногда ей начинало казаться, что вообще не было никакого убийства, ареста, всё это дурной сон… Однако примерно через месяц после того, как Гриша вернулся домой, раздался телефонный звонок, вмиг вернувший начавшую было успокаиваться женщину на грешную землю. Звонивший представился адвокатом Вольфензоном, отрекомендовавшись от Моисея Ароновича. Через пять секунд Анна Владиславовна была уже в том близком к шоку состоянии, в каком с месяц тому её застал на улице Кийко.

К счастью, именно в этот вечер пришёл Костя. По обыкновению с нелепым тортиком. С порога уловил напряжение и спросил хозяйку:

– Что-то случилось?

– Адвокат звонил, – всхлипнула женщина и уткнулась в мощное плечо богатыря. Кийко бережно приобнял Анну Владиславовну, прячущую слёзы у него под мышкой, и в таком положении и застал их Гриша, выглянув из комнаты. Странное чувство всколыхнулось в нём, поднявшись откуда-то со дна. Он раздражённо заметил: