Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Мне осточертело это толчение воды в ступе про адвокатов, про версии! Хватит! Поиграл в комсомольские бирюльки. Тоже думал, строю настоящее дело. Бизнес от культуры. Слили, как воду из-под яиц, лишь сигнальчик сверху получили. Поиграл в левый бизнес. Мечтал выйти в Рокфеллеры и заняться, наконец, любимым делом. Хрена лысого! Наверняка кто-то из моих клиентов как-нибудь неаккуратно засветился на каком-нибудь Лазурном берегу, и конец моей карьере. А заодно и свободе. Несчастную Надьку убили не для того, чтобы Туманова слить. А для того, чтобы слить меня. Получается, я и перед Володькой в полном дерьме! А вы говорите, чтоб я с ним связывался, о чём-то договаривался. Да как я ему в глаза-то посмотрю? Вот ты, Костя, утверждаешь, что хорошо знаешь Локтева. Ни черта ты не знаешь. Эта сволочь захочет, так перешагнёт через любую голову. Ему всё по барабану. У него же руки по локоть в крови!

– А ты що, хлопче, тильки мизинчик умочив?

– Я в своём сраном Кабуле никого не убил. На мне крови нет. Да, я сначала завидовал пацанам, которые из рейдов приходили и медальки получали. Даже злился. Но потом понял, что на хрен мне всё это нужно! Я лучше цел останусь, да рук не замараю. Потому что рано или поздно за всё воздаётся. И я никого не убивал! Слышите, вы?! Не убивал! Ни там, ни здесь! Поэтому для любого из вашего чёртова фонда я просто «сладкий». Да ещё и интеллигентик, из музыкантов! Да ещё и нерусь! Ладно бы урюк-азиат вроде Саида или, как ты, хохол! Так нет же! Немчина, евреем прикинувшийся. Вот раскладец-то! Прямо для фельетона. Отличный расклад. Теперь-то я понимаю, как аккуратно из меня готовили жертвенного барана. Радуйтесь, у вас получилось! И ты, Костя, со всеми своими советами, можешь отправляться, сам знаешь, к какой матери. Ты же один из них! Разве не ты торчал в этой самой «Памяти», когда она из Локтева героя лепила?

– Ну, ты и базикало! – добродушно выдохнул Костя. – Во-первых, мы с нашей «Памятью» оказались такими же баранами. Или ты этого не знаешь? Во-вторых, ты щось тут казав про рик чи два. Хлопчик, а десятку не хочешь? Це ж убийство! Як припаяют тебе соучастие, та й схлопочешь по первое число! Личной жизнью он занявся, тоже мне граф Монте Кристо! Да никто тебе и не мешает ею заниматься. Давно бы взяв да написав коханочке. Честно и просто! Обо всём. Так нет же, будет с кулаками на танки бросаться, глупости баить, а зараз корчить непризнанного героя. Хоч бы про мамку-то подумав, герой! А мне не наплевать, що с нею будэ. И тэбэ, дурня, заставлю думать. Алиби тебе нужно, чуешь? Алиби! Железное, стопудовое! На день убийства, на точную годину. А лучше, щоб за два дни до и на два после. Щоб рота свидетелей видела, як ты с ними водку трескав, и никакого Туманова поблизости! Колы може твоя Таня, или как там её, зробыть тебе такое алиби, так труби, пиши, езжай, в ногах валяйся, а мы с Вольфензоном придумаем, як тебя на три-четыре дня прикрыть да отмазать. Понял?

Гриша внимательно посмотрел на еле вмещавшуюся в кухне фигуру советчика. Вспышку гнева как рукой сняло. Безусловно, во всём, что говорил Костя, было здравое начало. И, быть может, это и есть та соломинка, за которую нужно хвататься, пока не поздно. Как знать, может, через неделю как начнут его каждый день тягать на допросы, так и не отстанут, и время будет безнадёжно упущено! Но одну малость медведеподобный простак учесть не может. Нет у Гриши сил о чём-то просить Татьяну. Сам с простейшей просьбой, точнее, с уговором, что дороже денег, не справился. И тем надолго перечеркнул все пути к ней. А после злосчастной истории, кто знает, может, и навсегда. Костя словно прочитал в полных отчаяния глазах Григория, что лежит камнем на его сердце. Впервые за время общения угадал эту маниакальную идею, засевшую в голове, и, крепко взяв за руку, сказал:

– Я дывуюся, ты мужик чи хто? Нэма такой вины перед коханкой, яку парубок не может искупить. Она що, не побачила беды?

В диалог вклинилась Анна Владиславовна, которую тоже внезапно осенило. Она схватила сына за другую руку и, пристально глядя в его глаза, спросила, медленно расставляя слоги:

– Сынок, а твоя Таня – не та ли девушка, что письма тебе писала? Ну, помнишь, я тебе одно давала?

– Наконец-то ты догадалась, мамочка, о ком речь, – язвительно выпалил сын. Мать укоризненно покачала головой и ответила:

– Прости, не догадалась раньше. Так ты что же, из-за неё расстался с Настенькой?

И столько неожиданной для Гриши боли было в её вопросе, столько тоски, что он отдёрнул руку и уставился на мать, точно в первый раз видит в своей жизни. Сама формулировка вопроса потрясла его.

– Как это расстался? – так же с расстановкой переспросил он. – Разве это не она подала на развод?

– Ну, конечно, всякая женщина хочет сохранить лицо.

– Да-да, особенно, после того, как украсит лицо мужа рогами.

Костя прыснул, краснея. Потом, видя, что начинает краснеть Гриша, положил ему руку на плечо и пробасил:

– Не журысь, хлопче! Тильки дуже смишно ты казав про роги на лице. Якась не наша физиология.

Гриша против своей воли засмеялся. Потом перевёл дух и медленно поднялся с места.

– Ладно. Согласен, я дурак. Прости меня, мама. Я всё хотел выглядеть большим и самостоятельным. А того не взял в толк, что для тебя всегда маленьким останусь. Простишь?

– Да о чём ты говоришь, сынок! Это ты меня прости, – всплеснула руками Анна Владиславовна, но сын не дал продолжить:

– Костя, ты правда сможешь с этим Вольфензоном прикрыть меня на несколько дней?

– Не бильше, чем на пять. Хочешь самолётом, хочешь як, алэ не бильше. Шукаешь, хлопец?

– Шукаю, шукаю, – недовольно поддразнил Гриша и тут же добавил:

– Ладно, Кость, не обижайся. Я вот тебя о чём спросить хочу…

– Слухаю тэбэ, Грицько.

Гриша улыбнулся тому, как забавно переиначено на украинский манер его имя и спросил:

– А ты что, на счёт моей мамы, серьёзно?

Костя хотел было сказать, что это Гриши покамест не касается, но Анна Владиславовна опередила его:

– Сынок, мы договорились пока не обсуждать это. Прошу тебя…

– Договорились, – недовольно пробурчал сын и совсем уже себе под нос заметил:

– Того и гляди, дождусь: поставят перед фактом.

– Слухай сюды, хлопче, – довольно бесцеремонно включил Гришу в основное русло беседы Кийко. – Твоя задача выйти с циеи воды сухим. Сроку тебе на твоё свиданье пять дней, и ни днём бильше. Гриша кивнул и очень спокойно произнёс:

– Ладно. Добуду алиби. Настоящее алиби. Никакой лажи. У меня двое свидетелей. Таня и один монах. Надо его разыскать. Он служит в часовенке, на кладбище, где похоронен отец. Мама, найди его. Расскажи ему всё про меня и про неё.

Анна Владиславовна, ничего не понимая, таращилась на сына. Уж не бредит ли? Какой монах? При чём тут могила отца? Не перебивала, надеясь, дальнейшие слова что-нибудь прояснят. Не проясняли, а Гриша продолжал ещё более странно: