Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

К вечеру гости отдохнули, прибрались в доме, затопили плиту, хозяйка воротилась домой. И не одна, а с двумя колдовского вида древними старухами. Вошли они вроде неприветливо, однако ж на иконку в красном углу, как подобает, перекрестились, после чего благочинно обозначили поклоны встретившей их честной компании. Одна из старух первым делом подошла к Маше. Долго стояла против неё, потом вдруг поясно поклонилась и что-то зашептала. Андрей было напряг слух, дабы разобрать, что шепчет, да вторая его отвлекла, сказавши «бабьи шепоты – не мужьи заботы», потом взяла его ладонь в свои высушенные годами, но не потерявшие цепкости руки и начала по ней водить-ворожить. А спустя каких-то пять минут по горнице полетела песня, справно выводимая тремя женскими голосами. Никогда прежде не слыхивавшие подобных песен, Долины сидели, не шелохнувшись, жадно ловя каждое слово, каждый звук. Немудрено: и профессиональным собирателям старины такие песни почти недоступны. Из поколения в поколение передают их несколько родов хранительниц, чтобы, прозвучав, исцеляли хворь, отгоняли печаль-тоску, отлучали от слабостей и сомнений, зовутся те песни бояновыми, и поют их для напутствия в бой, или в путь долгий. Затемно путники вновь отправились в дорогу, дабы к следующему рассвету поспеть уже в Торопец к брату Ольги Яковлевны. Опять была ночная дорога с потушенными фарами. Вновь за рулём полночи просидел Воин Пантелеич, а ближе к утру уступил своё место, только на сей раз не Андрею, а отцу его, что следовал теперь вместе с ними. На железнодорожном переезде близ Нижельского едва не случилась с беглецами беда. Навстречу проехал Бог весть почему бессонный в такой час участковый. Как водится в сельской местности, знающий всех своих и постоянных чужаков, завидя незнакомцев в машине с чужими номерами, он насторожился, решив на всякий случай остановить да проверить, кто такие. Долин-старший нашёлся, сказал, дескать, прости, браток, что по такую пору, да вот невестке беременной так плохо стало, что срочно в райцентр в больницу везу, тороплюсь, как бы не опоздать. Участковый покачал головой, но взял под козырёк и отстал.

В живописный городок Остров беглецы входили пешком в тот замечательный час ранних сумерек, когда летний воздух по-особенному тих и чуток. Смолкли голоса птиц и немногочисленные, а оттого яркие звуки небольшого города. Прекратилось движение на улицах, а в домах один за другим начали зажигаться огни. Всероссийское запустение, коснувшееся всех без исключения градов и весей, не обошло стороной и этого места. Иные деревянные дома стояли заколоченными, на иных пыль и копоть осела несмываемым слоем, по которому, как по странице летописи, ведающий легко прочёл бы горькую судьбу обитателей. А меж печальных видом кварталов то и дело мелькали ярко покрашенные жилища предприимчивых, кого ветер перемен не снёс на обочину жизни, кто сумел нажиться на общей беде, но потому и не снискал к себе любви и уважения соседей. Оттого-то эти дома, вместо того, чтобы радовать глаз опрятностью, ухоженностью и достатком, скрывались от глаз за глухими заборами, из-за которых доносился лай дюжих собак. И чем выше и глуше был забор, тем бессовестнее должен был жить под его непроницаемой защитой житель. Судя по прорисовывающимся кое-где сквозь неприступные ограды силуэтам крыш, жители этих немногочисленных богатых домов не были русскими людьми. Во всяком случае, не имели привычки к характерной для среднерусского города архитектуре. Разглядывать эти «достопримечательности» особого времени не было, хоть спутники шествовали неспешно. Да и желания особого обозревать их также не было. Воин Пантелеич оставил машину на кооперативной платной автостоянке в полукилометре от города. Приближалась пора прощания. Неторопливый шаг обычно сближает идущих рядом людей, а езда в одном салоне, скорее, разделяет. Кроме того, пешеход в среднерусской провинции обращает на себя меньше внимания, чем автомобиль. Николай Иванович Калашников, Монах поджидал гостей под сенью каштана, укрывавшего своими широкими ветвями уютную скамейку напротив одного из таких «ново-русских» домов. Дом оказался собственностью человека, не походившего на десятки ему подобных нуворишей, открывших в городе и окрестностях свои лавки и заведения. Хозяина звали Анвар. Родом он был из изгнанных войною со своей исконной земли осетин, коих немало разбрелось по великой Руси в последние годы. Он содержал небольшую продуктовую палатку в центре города, платный туалет на автовокзале и два места на городском рынке, где силами его многочисленной родни велась бойкая торговля овощами и фруктами, преимущественно кавказского происхождения. Став беженцем, Анвар дал себе зарок по мере сил помогать всем беженцам и странникам, какого бы роду-племени они ни были. Так и стал его богатый дом, в известном смысле, домом странноприимным.

Входя в высокие ворота первым, Монах обернулся к спутникам и предупредил: откровенничать в этом доме не принято. Всё ж, Восток, хотя и православный. Восток – дело, как известно, тонкое. Но бояться здесь совершенно нечего. Если житель гор давал перед Богом клятву, то нарушение такой клятвы для него равносильно смерти. Так что никакие преследователи здесь никого никогда не найдут.

Маша не знала, сколь долог будет их путь рядом, и примеривалась к тому, что дядя Николай будет отныне рядом всегда, пытаясь услышать сердцем, что в этом хорошо, а что плохо. Когда они вчетвером поднялись на высокое крыльцо, навстречу им вышел сам хозяин. Чернобородый крепкого сложения мужчина средних лет с живыми тёмными глазами без улыбки, но учтиво приветствовал входящих и спросил, нужна ли помощь. Воин Пантелеич поясно поклонился и отвечал, что справятся сами и просят лишь приютить до утра, а на рассвете они уйдут, никак не потревожив радушного хозяина. Анвар провел гостей в маленькие смежные комнаты, приют всех странствующих, кто осмеливался просить ночлега в этом богатом доме. Несмотря на то, что хозяин никогда не отказывал в этом, славы он не искал, и толпы страждущих не осаждали его. На сей раз Воин Пантелеевич и его спутники были единственными его гостями. Представив поочерёдно всех, Воин Пантелеич представился сам, поймав взгляд, полный восхищения.

– Твоё имя Воин, отец? – спросил Анвар. – Мало у русских братьев осталось таких имён. Меня назвали, что родился в январе. Но то не осетинское имя. Много бед наделали люди, забыв свои имена.

Андрей с интересом взглянул на хозяина. Однако утолить свой интерес ему было не суждено. Анвар удалился к себе, и до утра меж хозяином и гостями не было произнесено ни одного слова. Воин Пантелеевич перекрестил всех, троекратно поцеловал и, молвив «Каждому свой посох и свой путь», повернулся и зашагал прочь, а оставшиеся, проводив старца долгим взглядом, направились в противоположную сторону. Им предстояло проехать рейсовым автобусом несколько десятков километров, затем сделать пересадку на деревенскую попутку, развозящую людей по окрестным сёлам и хуторам без твёрдой таксы и расписания, после – несколько километров пешком, потом – через реку – договорившись с лодочником, далее – снова пешком, на подводе, опять пешком и только после этого достичь заветной цели. Когда, преодолев немалое земное расстояние, миновав все расставленные на пути ловушки и преграды, в намеченное время спутники предстали перед сумрачными стенами монастыря, слава о котором была негромкой и непостижимой для суетного внешнего мира, их души уже были просветлены столь, что, несмотря ни на что, ощущали себя счастливыми. И когда навстречу счастливым вышел человек, чьим словом и именем освящалось всякое деяние монастыря и кого в кругу посвящённых в его славу звали отцом Василием Бесов Изгоняющим, он, не говоря ни слова, возложил длани свои на головы супругов, долго стоял, любуясь разливающимся вокруг ровными потоками света счастьем. Потом опустил руки, молвя: