Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

Гриша отпрянул от магнетических глаз, когда казалось, ничто не может помешать вырастающему в недрах тел сексуальному влечению. Откинулся на мягкую спинку и, вальяжно положив спутнице руку на плечо, произнёс, глядя прямо перед собою:

– Ты в своей жизни, верно, и слыхом не слыхивала о вещах, что приключались вот с этим человеком, – и похлопал себя другой рукой с бутылкой водки по груди. Свой голос Гриша услышал как со стороны, дивясь неестественности тембра – глухой, непривлекательный, сиповатый, не такой, каким обычно казался. Таня задумчиво перебирала прядь своих дивных волос и долго не отвечала. Потом медленно произнесла:

– У меня брат в Кандагаре погиб. Полгода назад. Знаю я всё, – помолчала с минуту, вслушиваясь в приглушённый перестук колес, и добавила:

– Сначала я просила военкома отправить меня медсестрой. Пороги обивала, всё понять не могла, почему отказывает. А когда случайно встретила его на улице, в нерабочей обстановке, он мне и скажи: «Дура баба! Хочешь мать совсем без наследников оставить?».

Гриша молча сглотнул подкативший к горлу ком. Вот идиот! Хотел выпендриться перед девчонкой! Нашёл, перед кем. Вместо того чтобы просто поцеловать её минуту назад, устроил тут показуху… Теперь стыдно. Чем хвастаться-то? Тем, как кашу в три горла жрал, абрикосами с ветки закусывая? Или тем, как салаг-первогодок вместе с однопризывниками гонял по плацу, изображая занятия по отработке тактических действий при внезапном нападении?

– Я и позвала тебя, – продолжала сероглазая, – что похож ты на него. Очень. Такой же угловатый внешне и мягкий внутри…

Гриша взял девушку за плечи и развернул к себе. Вновь очутились перед его глазами её, теперь блестя слезой. Предательская влага не желала выкатываться вон, затмевая ясность взора. Он нежно провел ребром ладони по её векам, легонько выгнав слезу, и ответил дрожащим голосом:

– Не обижайся, духтар [6] ! Мы все тут грубые мужланы, сама пойми. Два года в мерзости, без баб, какие уж тут манеры!

– Ты всё-таки дурачок, Григорий, – наконец улыбнулась девушка, и сразу будто посветлело в купе. – Мне твои манеры по барабану. Я в поле и не такого насмотрелась. Извиняться не за что. Наши, кто в поле отработал, считай, тоже немножко солдаты. Подружек видел?

– Так, мельком. А что это у вас ни одного молодого человека в компании нет? Как-то странно.

– Отчего ж нет! Есть, конечно. Только поехали отдельно, площадку готовить. На машине поехали. А нас – с комфортом, купейным. Только не ждали такой компании, – снова улыбка заиграла в голосе и в глазах, недавно покрытых слезами.

– Неужто одного не могли к вам прикрепить? Мало ли что?

– Ну, во-первых, один и предполагался. Девчонки воспротивились. Так нас – восемь. Ровно два купе. А с ним была бы ерунда какая-то. И к тому же, я тебе говорю, мы себя в обиду не дадим. Я, например, владею боевым самбо, Ленка, полненькая такая, русая, каратэ.

– Прямо взвод десантно-штурмовой бригады, – усмехнулся Григорий, продолжая внимательно вглядываться в глаза Тани. А на них снова набежала тень.

– Мой брат служил в ДШБ [7] . Погиб при обстреле. На посту.

Повисла тягучая пауза. Совсем не такая, как вначале, когда юноша и девушка встретились глазами. Теперь время имело измерение, было наполнено какими-то вязкими ощущениями и мыслями, и не было в этой паузе ни восторга, ни радости. Одна растянувшаяся напряженность. Желая, в конце концов, покончить с нею, Григорий воскликнул:

– Вот что, девушка. Давай-ка мы с тобой выпьем по-человечески, – и ловко вскрыл «бескозырку»-бутылочку.

– Стаканы-то у тебя есть, герой? – с грустной улыбкой переспросила она.

– Или, как там… из горла придется?

– Там – это где?.. Обижаешь, духтар! – он вынул из сумки под столиком два походных алюминиевых стаканчика, приобретённых по случаю у кабульского дуканщика за банку рыбных консервов, разлил поровну и протянул стакан спутнице со словами:

– Со знакомством, Танюша!

Девушка единым махом опрокинула стаканчик, звонко шлепнула им по столешнице. Гриша одобрительно прицокнул языком и последовал примеру. Затем на столе появились тёплый хлеб, фрукты, шмат полукопченой колбасы и пара куриных яиц.

– Запаслив ты, – похвалила археолог дембеля, – не то, что эти. Хлещут натощак. Вот и развезло. Небось, при складе служил? – Гриша сделал вид, что не заметил поддёвки, налил по второй и спросил:

– Едете-то куда?

– До Москвы, там делаем пересадку, и снова на юг. Только на другой юг. Северный Кавказ. На границе с Дагестаном интересная работа. А ты на гражданке кто по специальности?

– Музыкант.

– Ого! Это поинтереснее твоих армейских будней. На чём играешь?

– Да ладно. Потом как-нибудь, – отмахнулся Гриша, которому очень не хотелось растолковывать девушке, что играет ни на чём, то есть на многом одинаково плохо, потому что закончил дирижёрско-хоровое отделение училища и курс консерватории, совмещая дирижерский и композиторский факультеты. – Скажи лучше, как в Ташкенте оказались? Вы ж русские, кажется!

– И что, шовинист! – Таня потянулась за стаканчиком. – Или мы не новая историческая общность, Советский народ? Нас в Ташкентском университете много учится. Все – по направлениям, кто из Москвы, кто из Питера. Я, например, из Свердловска. То есть учусь там. А родом из Свердловской области. В Свердловском университете занималась восточными языками, выбрала тему по средневековому Востоку, вот и оказалась на выпускном курсе в Ташкенте.

– И в дипломе у тебя будет значиться «выпускница Ташкентского университета»? – недоверчиво переспросил Гриша, – Глупо!

– Ты всё-таки шовинист. Великодержавный! Давай выпьем, – отрезала тему Таня, – я предлагаю тост за…

Она замолчала. Как выключилась из разговора. Вообще унеслась куда-то. Остановившийся взор не видел ничего вокруг. Отвечая скорее каким-то тайным мыслям, чем ритмическому перестуку колес, она сидела секунд десять с неподвижным лицом, покачиваясь влево-вправо, влево-вправо. Гриша слегка толкнул её поперек этого ритма:

– Ты чего, Тань? Вроде тост хотела…

Девушка перевела взгляд и долго, не мигая, смотрела ему прямо в глаза, после чего изменившимся голосом сказала:

– А ты и вправду на него похож. Очень похож!

Внезапно она резко потянулась к нему и, не выпуская из руки стакан с водкой, прильнула к его губам горячим коротким поцелуем. В нём было столько же горечи, сколько и сладости. Он был и страстен и возвышен. Это был одновременно поцелуй сестры и поцелуй любовницы. Шальная сила исходила от движения солоноватых тонких тёплых губ, прерывистого дыхания, вовсе не тронутого алкогольным перегаром. Поцелуй был столь неожиданным и стремительным, что молодой человек, два года не общавшийся с женщинами, едва успел ответить. Когда же сочная волна экстаза накатила на него, девушка молча потягивала водку, как яблочный сок, а не горькую, прислонясь спиной к стене и отвернувшись. Гриша выпил, встал. Сейчас больше всего хотелось уйти в тамбур курить. Таня даже не обернулась, когда он выходил… Он курил вторую сигарету подряд, вглядываясь сквозь заляпанное мутное окошко тамбура в глубоко чуждый и неприятный ему пустынный пейзаж, и думал. Ни поцеловать не смог, ни любовных слов произнести, не говоря о том, чтобы раздеть, да на полку уложить… Условия есть, и она согласна, как будто! А что-то мешает. И сейчас – вместо того, чтобы предаваться с нею чувственным радостям наедине, пока никто не заявился, стоит себе, курит, оставив её с початой бутылкой водки. А ну как напьется с горя, да и уснёт! Вот тебе и вся любовь!