Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Дим-ака, а не закрепить ли нам хороший стол хорошим косячком, а? У меня есть, однако.

Локтев вскинул на Саида глаза, в которых краткая вспышка гнева сменилась сначала изумлением, а потом весельем. С полминуты они смотрели в упор друг на друга, после чего председатель кивнул, и Баширов неспешно отошёл к своему месту. «В самом деле, – справедливо рассудил Локтев, – кто теперь на нас «настучит»? Сам Можаев тут был, так что все официанты работают, как намыленные. Остались все свои. А «пыхнуть» хорошей травки в общей компании сейчас и впрямь было бы неплохо. Года полтора как не пробовал. Да и пацаны не откажутся. Только крепче за меня горой стоять будут… Рискнём!»

Вскоре банкетный зал наполнился характерным душком, общий застольный гомон слегка приглушился, а по кругу – от одного к другому – потянулись несколько туго набитых травкой папирос. Прямо как в первые после дембеля стихийные встречи, нередко заканчивавшиеся беззлобными, но жёсткими потасовками бывших десантников, по чьим жилам гуляла неутолённая страсть и могучая силушка, требуя себе выхода в активных, пусть и бессмысленных, действиях. Локтев принимал переходящий из рук в руки косячок, «пыхал», прищуривая от едкого дыма глаза, коротко кашлял и передавал дальше. В коллективном воскурении принял участие даже Глизер. Правда, похоже, больше для вида, стараясь не вдыхать порцию дыма. «Вот уж действительно, – усмехнулся, глядя на него, Дима, – за компанию и еврей удавился». Довольно скоро забористая башировская травка начала оказывать своё действие, и за столом то там, то сям начали вспыхивать искорки беззаботного смеха, а ещё через некоторое время они стали сопровождаться усердным позвякиванием приборов. Гашиш великолепно возбуждает смех и аппетит. После пятой или шестой затяжки Локтев решил встать из-за стола и пересесть в расположенное неподалёку кресло у стены, где можно расслабиться и, если потребуется, даже подремать. Застолье продолжалось своим чередом. Произносились тосты во славу ВДВ, но всё это отступило куда-то на задний план. А на переднем плане перед взором давно не притрагивавшегося к зелью председателя проплывали видения его афганского прошлого.

…Едва первый луч солнца касается противоположного склона, ущелье в мановение ока заливает ровным светом. Оттенка не понять. Такого цвета нет в обычных условиях. Только весной, и только в этом месте бывает это состояние воздуха, что рождает такие краски. А ещё горы. Когда Дима впервые оказался на осыпающемся склоне, гудящем под северо-восточным ветром, словно это не твердь земная, а фантастический музыкальный инструмент гигантского циклопа, он сразу отметил необычный цвет гор. В раннем детстве, пока были живы родители, он видел горы. Но то были совсем другие горы. Нигде больше не видел он такого разноцветья камня. На родном Урале, самоцветами которого украшены дворцы во всех частях света, на Кавказе, куда однажды ездил в юности покорять нетрудные вершины для новичков скалолазания, да и в других уголках Афганистана, где довелось побывать, колеся верхом на броне в поисках мерзких вооруженных бородачей, горы обычные. Здесь же фиолетовые, изумрудно-зелёные, малиновые, ярко-желтые, иссиня чёрные, они соседствовали друг с другом, образуя замысловатый узор, наподобие тибетской мандалы, долго и тщательно выкладываемой монахами из песка с тем, чтобы одним движением руки разрушить: так воспитывается дух бесстрастным созерцанием круговорота бренных форм в природе. В роковом ущелье сложено немало голов, который год не прекращаются бои, и не понять, кто же на самом деле контролирует этот клочок земного пространства. Мысли о бренности мирского калейдоскопа то и дело прорастают в мозгу, ошеломлённом ежесекундно сменяемыми красками гор. Ночью они менее подвижны, но от того не менее диковинны. С первыми рассветными лучами переокрашиваются столь часто и причудливо, что с непривычки у иных парней кружится голова. Верно, потому здесь так удобно прятаться «духам» [21] , совершающим против «шурави» свои дерзкие вылазки с убийственной неожиданностью, что взгляд отказывается различать очевидные вещи. Локтеву повезло. Он попал сюда уже во второй раз, и подготовлен к опасным чудесам. В первый счастливо пронесло. Комбат оценил везение уральского сироты, представив к медали и пообещав, что во второй раз будет интересней. Какими бешеными глазами смотрел на него угловатый землячок по прозвищу Шмулик! Каждый, кто хоть раз побывает в этой ловушке, моментально выходит в герои. Локтеву предстоит дважды! Не иначе, «героя» делают… Впрочем, что ему до взгляда нелепого интеллигентика, непонятно за каким лядом оказавшегося на войне! Пусть его! Желторотику ещё год служить, а ему – уже к дембелю готовиться…

В глазах начинает рябить. Тёмно-малиновая тень сползает по изумрудному склону вниз, туда, где плещется серебристый ручей. Через полчаса солнечный лучик сначала позолотит его, и струи бурного потока на какое-то время заиграют всеми цветами радуги одновременно. Вскоре вонючая речка приобретет естественный мутно-жёлтый цвет. Смотреть в её сторону станет противно. Скала, прозванная Два Пальца за растопыренную посреди ущелья двуглавую вершину, торчит в двух километрах на юг и видна почти со всех точек вокруг. Вот-вот она начнет отливать сначала розовым, затем бирюзовым, а ближе к полудню серо-зелёным с синеватым отливом, чтобы к шести вечера оказаться угольно-чёрной каменной рогатиной, удручающе воткнутой в промытое горной водой пространство…

Их шестеро. Все из разных частей. Старший лейтенант Угрюмов, старший сержант Локтев, сержант Кулик по прозвищу Кубик, полученному за неправдоподобно квадратную фигуру, на которую не подобрать обмундирования на вещскладе, а может, за некоторую угловатость в движениях, и трое рядовых – совершенно «безбашенный», но надёжный парень носатый грузин Габуния по прозвищу Гоблин, земляк старлея Мишка Вятич, которому при его фамилии и прозвища придумывать не стали, и вспыльчивый Жека Прохоров, кого звали когда Прохор, когда Порох. Впереди ещё четыре дня на этом склоне в ожидании какого-то каравана, который приказано задержать и уничтожить. Как только появятся, немедленно вызывать подкрепление, чтоб уж наверняка. Работка, в общем, грязная. При этом старлей так и не раскололся, что за груз там такой. Сказано только, что выйти живыми из ущелья «духи» не должны. Груз не жечь. Захватить либо оставить «спецуре», а та вылетит немедленно по уничтожении каравана.

Дима привык относиться к приказам как к данности. Не вдаваясь в подробности, не ища в них особого смысла. Даже вполне естественное любопытство молодого человека сумел притушить. Сказано – груз не жечь, значит, есть у командиров какой-то в нем интерес. Может, там карты вражеских штабов, сведения об агентурной сети в провинции или новые образцы супер-оружия. Обидно только, что вчера засветились, пришлось принять бой. Если те, что в караване, люди серьёзные, наверняка уже предупреждены о засаде. Ущелье и так-то место известное, недаром на входе и выходе сдвоенные блок-посты! Впрочем, может, за четыре дня и не пройдёт никто. И трофеи достанутся сменщикам. Ну и черт с ними! Одной медалью больше, одной меньше…