Жуан Салес - Обманчивая слава [Глава из книги]

— Слушай, Жули, хватит молоть вздор. Кого ты имеешь в виду?

— Не делай такую глупую физиономию, а то ты сразу становишься похож на нашего профессора экономики. Сам только что намекал: «Я такое вытворял, что…» Мне ли этого не знать!

— На что ты намекаешь?

— На твое последнее увлечение.

— Какое еще увлечение?

— Да кастелянша! Прими мои поздравления, она и вправду хороша! Просто с ума сойти, до чего хороша… Совсем, как у Бодлера:

— Но между нами ничего не было, слышишь?! Выдумываешь всякое, потому что начитался всяких книжонок про…

— Про кого?

— Про шлюх.

Он уставился на меня своими близорукими глазами — с такой насмешливой проницательностью, что краска бросилась мне в лицо. И проговорил медленно, театральным басом:

— Eppur si muove [10] А все-таки она вертится (итал.) — крылатая фраза, приписываемая Галилею. .

Я готов был провалиться сквозь землю. Щеки у меня вспыхнули, руки задрожали. Солерас отвел взгляд и снова глотнул коньяка.

— Давай, выкладывай, что у тебя на уме, — только и смог произнести я. — Наверняка какую-нибудь гадость замышляешь.

— Думай, как знаешь. Но я ни за что не поверю, что ты состряпал то брачное свидетельство совершенно… безвозмездно. Признайся, документик удался на славу! Кто теперь осмелится утверждать, что я плохой друг, лишен всякого благородства и не спешу помочь товарищу выпутаться из такой сложной передряги… Да я — сама деликатность. Признайся, тебе и в голову не приходило, что без меня тут не обошлось. А ведь я мог бы на этом заработать: есть спрос, будет и предложение — помнишь, что говорил наш профессор экономики? Этому придурку и в голову не приходило, что на свете существует что-то помимо спроса и предложения. Но и я, разумеется, тоже придурок, хоть и без профессорского звания. Однако в каноническом праве я дока, особенно в оформлении брачных свидетельств in articulo mortis [11] На смертном одре (лат.). . Этот вопрос я изучил на совесть! Меня всегда завораживало соприкосновение непристойного и жуткого, брачной ночи и смерти… И может показаться, будто идея женитьбы in extremis [12] Перед самой кончиной (лат.). принадлежала мне. Но нет. То была ее задумка. Когда мы познакомились, у кастелянши уже имелся готовый план. Канонического права она, конечно, не изучала, но ума ей не занимать. Я как-то даже заподозрил… — Тут Жули в нерешительности воззрился на меня. — Эх, была не была!

Вот уж негодяй, так негодяй! А что, если…

— Не понимаю, о чем ты.

— Анархисты убили кастеляна последним; интересно, почему они оставили его на десерт? Ведь это был совершенно бесцветный тип; пустоголовый и безыдейный, если честно. Даже монархистских взглядов не придерживался. Так с чего же анархисты на него взъелись? Возможно, кто-то навел их на мысль об убийстве…

— Навел на мысль?

— Кастелянша обладает потрясающим даром обольщения и внушения, ты и сам мог в этом убедиться…

— Ни за что не поверю! — воскликнул я, вспомнив эту пару святош-богомолов.

— Тем хуже для тебя. Она ведь куда интереснее, чем ты думаешь. Честное слово, не разбираешься ты в женщинах! Âme puissante au crime… Очень, очень интересная! А ты ее упустил… Не зря же говорят: Бог посылает орехи беззубому.

— Но если ты так хорошо ее понимаешь, почему сам не подделал свидетельство?

— У этой задумки, как и у многих блестящих задумок, имелся один минус: она была неосуществима. Ведь Оливель тогда был под анархистами; и если я туда пробирался, то только тайно и в штатском. Соблюдал, так сказать, строгое инкогнито. Едва бы удалось по всей форме заключить брак in articulo mortis на анархистской территории. Или ты воображаешь, что комитет анархистов (а законные власти, помнится, в полном составе испарились) заверил бы подписи монахов и признал документ действительным? И потом, кастелянша, внушив мне эту идею, а я повторяю, что у нее потрясающий дар исподволь внушать другим собственные мысли, — потом сама пошла на попятную. Ужаснулась даже: «Нет, ни за что. Ведь это означает подлог!» Говорила так, словно предложение исходило от меня. Да просто плутовка поняла, что затея неосуществима, пока в Оливеле стоят анархисты. Раз капитал не приобрести, можно и невинность соблюсти. В нашу последнюю встречу она вовсю строила из себя благородную: «Вы заблуждаетесь на мой счет. Меня не интересуют ни подложные документы, ни ваши предложения».

— Какие еще предложения?

— Те же, что делал ей ты, какие ж еще! С одной только разницей: тебе кастелянша уступила. Уф, — Солерас перевел дух. — А уголовное право помнишь? Предложения, оскорбляющие личное достоинство… Она же такая брезгливая, ты что, не заметил? Безупречная чистюля, и притом абсолютно бесчувственная. Ведь в чувствах всегда кроется что-то нечистое, тут уж не поспоришь. А я был ей противен; до глубины души противен. У нее во взгляде читалась эта смесь страха и отвращения. Вызвать неподдельное отвращение не просто, поверь; а еще труднее вести при этом разговор и гнуть свою линию так, чтобы тебя не перебивали! Однажды я спросил у нее, какими извращениями занимался ее покойный супруг — за таким наверняка водился какой-нибудь грешок…

— Жули, ты кретин.

— Спасибо. А что, если я донесу на тебя, расскажу о подлоге и засажу за решетку?

— Поступай, как знаешь. Но подумай о ее детях. Двумя незаконнорожденными будет больше.

— Так значит, ты о детках пекся? О несчастных сиротках? Очень благородно, поздравляю.

— Ладно, не дури, говори прямо: ты и впрямь можешь меня выдать?

— Уже выдал.

Повисла пауза. Руки у меня затряслись, правая сама потянулась к заднему карману; но я вспомнил, что обойма пистолета пуста (я никогда не ношу заряженного оружия). А Солерас как ни в чем не бывало снова налил себе коньяку.

— Выдал, Льюис, выдал. Но не судье, а твоей жене. Во всех подробностях описал ей твои похождения с самой потрясающей женщиной здешних мест.

— Вот придурок. При чем здесь Трини?

— Если кто придурок, так это ты. Как это при чем? Думаешь, собственную жену можно вот так запросто бросить на произвол судьбы? Стоит ли удивляться, что несчастные женщины жалуются, мол, не понимают их мужья — так наставим им за это рога.

Я вырвал кружку у него из рук и швырнул прямо ему в лицо. Коньяк потек сначала по щекам, потом по голубой рубашке. Жули спокойно достал платок, вытерся и продолжал:

— Думаешь, я — мерзкий тип, а сам ничуть не лучше. С тобой просто невозможно иметь дело.

Две недели прошли, как в страшном сне; увы, нам, несчастным лунатикам…